Мария Виновска – Падре Пио Жизнь и бессмертие

ГЛАВА XI

Во время своего первого посещения Сан-Джован-ни-Ротондо, в июне 1919 г., д-р Романелли был шокирован: он обнаружил, что падре Пио пользуется духами.

Что ни говори, для капуцина, умерщвляющего свою плоть и “отмеченного” стигматами, это необычно! Духи, должно быть, были “дорогими, хорошего качества”, ибо вся келья благоухала “изысканным, тонким” ароматом. “Подарок какой-нибудь блаженнень-кой”, – проворчал сквозь зубы доктор и отправился поделиться своими недоумениями с отцом Валенциа-но.

Тот расхохотался ему в лицо:

– Капуцин? Духи? Этого еще не хватало… Вот так в миру и сочиняют о нас всякие истории! И не просто истории, а небылицы… Никаких духов, дорогой доктор. Это благоухает кровь падре Пио.

Д-р Романелли покачал головой. Еще одна легенда братьев. Свернувшаяся кровь пахнет дурно! Между тем “ранения” падре Пио обильно кровоточат и нарушают все законы гигиены.

Чтобы как следует во всем разобраться, он вернулся в келью капуцина; там его ждало… жестокое разочарование. На этот раз – никакого запаха. Ни хорошего, ни дурного. Сколько он ни принюхивался – ничего. Обонятельные галлюцинации довольно редки; они с трудом поддаются объяснению, ибо наука еще не сказала своего последнего слова. На протяжении двух дней доктор принюхивался, как собака-ищейка – ничего…

Накануне отъезда он в задумчивости поднимался по монастырской лестнице, как вдруг его настигла волна все того же запаха, притом сильного. Это длилось всего несколько секунд, но этого хватило, чтобы в голове у доктора появился еще один вопросительный знак.

“И соблаговолите заметить, преподобный отец, -писал он через несколько дней в отчете для отца-провинциала, – что самовнушение тут полностью исключено. Прежде всего, мне никто раньше не говорил об этом феномене, и кроме того, в случае самовнушения я должен был бы чувствовать этот запах все время или, во всяком случае, неоднократно, а не два раза с таким длинным перерывом. Заявляю об этом честно, ибо обычно врачи слишком склонны приписывать труднообъяснимые явления внушению”.

После доктора Романелли с той же загадкой пришлось столкнуться и другим. Самые изящные опыты провел д-р Феста из Рима, от рождения лишенный обоняния и, следовательно, лицо беспристрастное.

Окончив свое расследование в Сан-Джованни-Ротондо, он возвращался в Рим с “образцом” ткани, пропитанной кровью из “бокового ранения” падре Пио -он хотел подвергнуть его лабораторному анализу; вдруг его спутники стали расспрашивать: “Что это так хорошо пахнет? Какой изысканный аромат! Что бы это могло быть? Это непохоже ни на что…”

Ситуация явно забавляла доктора. Сам-то он ничего не чувствовал… Между тем, жаль было бы упустить такой случай. Он попытался выяснить, что чувствуют пассажиры.

Но напрасно они искали названия для этого странного аромата; они не смогли даже договориться между собой, на что он похож. Амбра? Фиалка? Гелиотроп? Нард? Ладан? Фимиам? Жасмин? Жаркий спор шел в купе с настежь распахнутыми дверьми. Поезд мчался со скоростью сто километров в час, и этого сквозняка должно было быть достаточно, чтобы выветрился запах каких-бы то ни было духов!

Так продолжалось примерно четверть часа, затем странный запах исчез, и разговор перешел на другую тему.

Д-р Феста не знал, что и подумать. Он стал проводить новые “эксперименты”. Он нарочно положил пресловутый кусочек ткани в ящик своего письменного стола. В последующие дни некоторые из больных, приходивших на консультацию, были поражены “таким чудесным ароматом” и даже спрашивали, что это и откуда. Другие же, причем не страдавшие отсутствием обоняния, ничего не чувствовали.

За пятьдесят лет об этом запахе свидетельствовало столько людей, и стольких людей он сделал счастливыми, что сомневаться в существовании этого странного явления не приходится, хотя до сих пор спорят о его значении.

Что личные вещи падре Пио и даже просто предметы, к которым он прикасается, источают благоухание – это факт. Что этот аромат “ни на что не похож”, хотя напоминает целую гамму известных запахов -тоже факт. Что он может действовать на расстоянии – факт. И наконец, нет никакого сомнения в том, что этот запах имеет вполне определенное значение и в апостольском арсенале падре Пио, входя в число тех харизм, которые даровал ему Бог для того, чтобы помогать доверенным ему душам, привлекать, утешать или предостерегать их.

Расскажем в этой связи об одном неопубликованном эпизоде, служащем тем более веским аргументом, что свидетели не подозревали об “ароматах” падре Пио.

Молодой супружеской паре (это были поляки, жившие в Англии) нужно было принять важное решение. Они долго взвешивали все “за” и “против” и зашли в тупик; их охватило чувство безысходности. Казалось, найти выход из такого положения – выше человеческих сил. Что делать? Кто-то сказал им о падре Пио. Они ему написали. Никакого ответа! Тогда они решили поехать в Сан-Джованни-Ротондо, надеясь, что он выслушает их, даст совет и помощь.

Из Англии в Апулио – дорога неблизкая! Наши путешественники остановились в Берне. Им было тоскливо, они не знали, стоит ли ехать дальше? А если падре их даже не примет? Перед отъездом им кто-то сказал, что он “заточен”. Значит, все это путешествие, все эти расходы – ни к чему?

Был вечер. Они грустно беседовали между собой в жалком и грязном гостиничном номере. Из экономии они сняли номер в мансарде – “номер последней категории”. Была зима, шел снег. Окоченевшие от холода, изверившиеся, они уже готовы были повернуть назад, как вдруг почувствовали, что их “окружает облако чудесного сильного аромата, настолько приятного”, что они совершенно утешились.

Молодая женщина была практичной особой – она стала шарить в комоде, в стенных шкафах, искать “забытый каким-нибудь рассеянным путешественником флакон духов, источавший такой очаровательный запах”. Тщетно! Вскоре аромат улетучился, и комната стала пахнуть как раньше – затхлой сыростью и зловонной клоакой. Заинтригованные путешественники стали расспрашивать хозяина гостиницы – но тот понятия ни о чем не имел. Впервые постояльцы его гостиницы, благоухавшей отнюдь не розами, утверждали, что в ней хорошо пахнет! Как бы то ни было, “все это приключение” подняло настроение нашим путешественникам и “утвердило их в намерении продолжить путь во что бы то ни стало”.

Прибыв в Сан-Джованни-Ротондо, они сразу же отправились к падре Пио. Он встретил их с распростертыми объятиями. Молодой человек (он владел итальянским) стал бормотать извинения:

– Мы вам писали, падре. Поскольку вы не ответили.

– То есть как не ответил? А в тот вечер в швейцарской гостинице вы, что же, ничего не почувствовали?

Двумя словами он разрешил все их затруднения и отпустил с миром. Только тогда, счастливые, переполненные радостью и благодарностью, узнали они, каким способом падре Пио “переписывается” с теми, кто зовет его на помощь.

Его “благоухания”, доносящиеся даже издалека, воодушевляют, ободряют, предостерегают от страшных опасностей, служат укором и предостережением, напоминают о его присутствии и о его советах, о том, что он руководит.

– Он как бы говорит: “Иди, не сворачивая”, – сказал мне один из его духовных сыновей.

В некоторых случаях эти волны аромата могут спасать от смертельной опасности. Однажды в окрестностях Сан-Джованни-Ротондо одна бедная женщина собирала каштаны, пятясь по довольно крутому склону. Вдруг какой-то чудесный запах заставил ее оглянуться. “Пресвятая Богородица!” Еще шаг – и она упала бы в пропасть… При первой же встрече падре Пио устроил ей головомойку: “Будешь знать, как пятиться, дочь моя!”

Исцелениям, совершаемым через посредство падре Пио, часто предшествует волна характерного аромата, возвещающего об их приближении. Из множества случаев возьмем любой – например, следующий, тем ” более замечательный, что он относится к хирургии, где самовнушение мало чем может помочь.

М-ль Джозефина Маркетти из Болоньи, 24 лет, сломала правую руку. За три года до этого рука была подвергнута сложной операции. После новой операции и последующего долгого и мучительного лечения хирург объявил отцу девушки, что она никогда уже не будет владеть рукой – после того, как девушке удалили часть лопатки, рука утратила всякую подвижность, а пересадка кости, к сожалению, не удалась.

Убитые горем отец и дочь отправляются в Сан-Джованни-Ротондо. Падре Пио их принимает, дает благословение и объявляет: “Главное – не отчаиваться! Положитесь на Господа! Рука выздоровеет”.

В последних числах июля 1930 г. больная возвращается в Болонью без каких-либо признаков улучшения. Значит, падре Пио ошибся! Они больше не думают о его словах. Так проходят недели.

17 сентября, в день, когда Господь отметил святого Франциска стигматами, “вся квартира Маркетти вдруг наполняется чудесным запахом нарцисса-жонкиля и роз”. Это длится “примерно четверть часа”, к великому изумлению жильцов, тщетно ищущих источник этих ароматов. С этого дня девушка начинает пользоваться правой рукой. На рентгенограмме, которую она хранит как величайшую драгоценность, кости и хрящи – “как новенькие”.

Этих случаев столько, что не знаешь, какой и выбрать – глаза разбегаются. Сыновья и дочери падре Пио могли бы многое рассказать, если бы “святое послушание” не опечатало их уст. Но зато есть паломники, побывавшие там проездом, и те, кого он неожиданно осчастливил своей благодатью, и вот они говорят о нем не стесняясь, иногда даже слишком громко.

Жительницы Сан-Джованни-Ротондо оспаривают друг у друга честь стирать монастырское белье, ибо, как говорят они мне, “все, к чему прикасается падре Пио, пахнет так хорошо”, что “даже все остальное начинает благоухать”.

Любопытно, что “благоухания” падре Пио напоминают “благоухания” преподобной Бенедикты Ранкю-рель из Ло. Так она при жизни предупреждала великих грешников. После ее смерти прекрасное чудо продолжается почти три столетия. “Мы никогда не кладем цветов на алтари, – сказал мне два года назад отец-ректор, – чтобы не создавать путаницы”.

Как в Ло*, так и в Сан-Джованни-Ротондо меня, к счастью, заверили, что восприимчивость к этим таинственным ароматам не является критерием чистоты совести – ибо, к моему великому сожалению, несмотря на довольно тонкое обоняние, мне так и не удалось ощутить ничего сверхъестественного. “Что вы хотите, дочь моя, – сказал мне отец X., лукаво улыбаясь, -там, наверху, умеют экономить и не любят расточать харизмы как попало”. Добавим тут же, что он тоже страдает от отсутствия обоняния.

* Туда надо ехать через Ган (департамент Высокие Альпы). Центр паломничества к Богоматери.

ГЛАВА XII

Постараемся выбрать из дел и поступков падре Пио преимущественно те, которые помогают лучше понять его духовный облик.

Благодать, получаемая им свыше, всегда служит его апостол ату. По молитвам больных и расслабленных он возрождает души. Самые великолепные его трофеи завоеваны в исповедальне.

Совершающиеся там обращения лучше всего свидетельствуют о данной ему благодати.

Франкмасоны. Протестанты. Теософы. Марксисты. Спириты. Воинствующие безбожники. Развратники-извращенцы. Убийцы. Аферисты. Куртизанки. Фигляры. Одержимые. Висельники… Скорее можно сказать, что он специализируется на трудных случаях, пренебрегая легкими.

Почти всегда великих грешников привлекает к нему с другого края света “реклама” его стигматов. Мы уже видели тому примеры. Возьмем еще несколько характерных “случаев”, из числа первых попавшихся.

Вот клюнула “крупная рыба”. Вот она уже трепыхается на крючке. Опытный рыболов, падре Пио “подсекает” ее. Зачастую, чтобы нанести ей последний удар*, достаточно одного слова.

– Падре, я не верю в Бога!

– Зато Бог верит в тебя, сын мой. Попробуйте не пошатнуться, когда перед вами приоткрывается такая бездна!

– Падре, я слишком много грешил, у меня нет больше надежды!

* В оригинале непереводимая игра слов: coup de grace – “последний удар” и “удар благодати” (Прим. перев.).

– Бог неустанно преследует самые упрямые души, сын мой: ты слишком дорого Ему обошелся, чтобы он от тебя отказался.

Некто, пришедший из любопытства, прячется за спинами верующих, собравшихся в ризнице. Едва он вошел, падре Пио его обнаруживает.

– Генуэзец, – кричит он ему через головы собравшихся, – лицо твое грязно! Ты живешь у моря и не можешь умыться?

Можно представить, как обомлел бедняга. Естественно, все взгляды обращаются к нему. Падре Пио не выпускает добычи:

– Барка твоя крепка, – говорит он, – только у руля никого нет.

Разумеется, инцидент закончился обращением.

Некоторым паломникам он отказывает в причастии. Они могут преклонять колена хоть три, хоть пять, хоть десять раз подряд – он проходит мимо. Одному человеку, прошедшему за ним в ризницу, он сказал:

– Уходи, женись на женщине, с которой ты живешь, и тогда возвращайся!

Водитель большого междугородного автобуса рассказывает всем о своей “исповеди” у падре Пио. По правде сказать, он вовсе не собирался исповедоваться! Когда его группа подошла к падре, он отошел в сторону и принялся было терпеливо ждать, когда они кончат, как вдруг падре сделал ему знак:

– А ты, сынок? Ты даже не просишь благословения? Шофер неуклюже преклонил колено:

– Ну-ка, что ты натворил?

Шофер был славный человек и не чувствовал за собой никакого греха.

– Ничего, падре. Я исповедовался недавно и был на мессе в Монте-Гаргано с этими господами.

– А потом?

– Мы купили реликвии.

– Но богохульствовал ты не из-за святых изображений, а из-за еды.

Шофер так и обомлел. В Монте-Анджело он хотел дать своим пассажирам попробовать местное хрустящее печенье, и когда оказалось, что печенья на всех не хватит, с губ шофера сорвалось ругательство.

Падре Пио безжалостно продолжал:

– А еще ты поносил этого славного извозчика, который не держался правой стороны. Это хорошо, по-твоему?

Бедняга не знал, куда деться. Падре Пио “все видел”.

Честным словом шутить нельзя, падре Пио этого не любит! В один прекрасный день две только что приехавшие девочки хотели (как многие другие) поцеловать ему руки. Падре Пио спрятал их за спиной.

– Ну-ка, – спросил он, – что вы обещали своему папе?

Девочки покраснели. В самом деле, они выклянчили у своего отца, инженера, разрешение съездить посмотреть на падре Пио при одном условии – “Что они не будут прикасаться к его рукам, покрытым язвами туберкулезного происхождения”. Мы могли бы и не добавлять, что этот случай произвел такое впечатление на отца, что в следующий раз он приехал к падре Пио вместе с детьми.

Своим духовным сыновьям падре Пио спуску не дает: когда они иногда кротко постанывают от его строгости, он парирует со смехом:

– Взбучки и булки деткам на пользу.

Это не значит, что он поощряет неумеренное самоистязание. Одной особе, слишком увлекавшейся самобичеванием, он сказал: “Послушай, дочь моя! Если ты будешь дурно обращаться со своим “братом ослом”, то кто тебя повезет? Если ты его забьешь насмерть, без него ты и шагу ступить не сможешь… Держи его в узде, но знай же меру…” Он всегда проповедует разумную сдержанность.

“Я разрешаю вам неумеренность только в одном, -говорит он, – в святой любви”. Тут нет никаких пределов, нет и опасения перейти меру! Ибо “милосердие -царица всех добродетелей”.

Всем в Сан-Джованни-Ротондо известно, что падре Пио не делает исключений ни для кого. Титулы, почести, звания, почетные должности, деньги и гербы не имеют в его глазах никакой ценности – перед святым судом душа предстает обнаженной. Если он и отдает кому-нибудь предпочтение, так это великим грешникам. Он говорит, что первые часто оказываются последними.

На этот счет в Сан-Джованни-Ротондо рассказывают одну забавную историю.

В городке великое волнение. Ожидается прибытие одного из свергнутых монархов, путешествующих по всему свету, которых с некоторых пор так много в Европе. Простой народ провожает его до самой церкви. Естественно, этот монарх желает видеть падре Пио.

Между тем, падре нисколько не беспокоится и никуда не спешит. На чуть взволнованные вопросы он отвечает:

– Сейчас очередь Джованнино.

И трубочист Джованнино проходит впереди монарха.

Монарх задет за живое, встреча получается короткой, он благоразумно уклоняется от исповеди.

– Падре, – спрашивает после его ухода один из духовных сыновей, – как вы могли так унизить человека?

– Какое тут унижение, – парирует падре Пио, – разве корона облагораживает душу? Джованнино черен снаружи и бел внутри, а этот человек снаружи бел, а душа у него черным-черна…

К этому он добавил: “Перед судом Божьим все равны! Если у кого больше прав, чем у других, так это у блудного сына…”

При условии, что он признает себя таковым и говорит: “Грешен”. Чтобы добыть у него это признание, каких только чудес стратегии не применяет бдительное милосердие! Через какие чащи и пустыни бежит небесная Гончая по следу своей добычи! И вот добыча наконец загнана – потеряв дыхание, она склоняется перед решеткой исповедальни. Падре Пио встречает ее с распростертыми объятиями:

– Милосердие Божье, – говорит он, – бесконечно превышает твое зло, дитя мое.

И по его святым рукам уже струится кровь его Господа, готовая смыть всякую грязь, ставшую явной после признания. Подобно Арсу, Сан-Джованни-Ротондо – это кузница, в которой куются великие возвращения. Радость, которой светятся лица паломников, рождается в исповедальне из умиротворенных сердец.

Большинство из них, пришедших издалека, хранит свои тайны. Некоторые же, переполненные благодарностью, свидетельствуют. Мы слушали их после службы, по дороге, в гостиницах! Чтобы придать своим словам больше веса, они излагают свои свидетельства в письменном виде, оставляя свое имя и адрес. “Для истории”, – говорит Альберто дель Фанте, официальный летописец Сан-Джованни-Ротондо, опубликовавший толстенный том под таким названием, переполненный надлежащим образом проверенными свидетельствами. “Церковь разберется, – скромно говорит автор, – наш долг – дать ей факты, подкрепленные доказательствами. Мы не можем предрешать ее приговора, но не сообщать ей было бы “тяжким грехом небрежения”.

Все писавшие о падре Пио грабят Альберто дель Фанте самым бессовестным образом, без каких-либо ссылок. Некоторые книги, вышедшие за границей, представляют собой ни что иное, как простой пересказ этого драгоценного документа. Тем более мы должны отметить, скольким мы ему обязаны. Тщательный опрос духовных сыновей падре Пио привел нас к выводу, что дель Фанте отнесся к своей задаче с величайшей добросовестностью. Если ему порой недостает критического отношения к материалу – он ведь старается записать все свидетельства, хоть сколько-нибудь похожие на правду, – это чрезмерное изобилие материала наносит падре Пио меньший вред, чем некоторые его слишком пылкие поклонники. В истории всякая правда обрамлена легендами, которые трудно от нее отличить. Тут многое зависит от сосуда, в который все это поступает. “Все воспринимается по способности воспринимающего…” Тем не менее, при осторожном отборе материала мы легко можем найти в книге Альберто дель Фанте, дышащей нежнейшей сыновьей привязанностью, свидетельства первостепенной важности, полученные из первых рук. Вот некоторые из них, проверенные на месте и подтвержденные духовными детьми падре Пио. Во избежание всяких недоразумений, я ссылаюсь на книгу Альберто дель Фанте как на единственный печатный источник.

Сам дель Фанте – один из великолепных “трофеев” падре Пио. Как и многие другие, он начал с борьбы против падре – в серии воинственных статей, появившихся в “Italia laica”, в которых он называет капуцина со стигматами “мистификатором”, “шарлатаном” и “мошенником”, “злоупотребляющим невежеством наивной, легковерной толпы”.

Ответ сил небесных не заставил себя ждать, в виде – чего бы вы думали? – разительного и “неопровержимого” исцеления одного из его племянников, неизлечимо больного. Просто один из его друзей обратился без его ведома к “обманщику” из Сан-Джованни-Ро-тондо, и через двадцать четыре часа молодой человек выздоровел к величайшему изумлению врачей.

Заинтригованный Альберто дель Фанте решает съездить и посмотреть на этого странного чудотворца собственными глазами. Для большей ясности он изо дня в день записывает все свои впечатления. “Мистификатор или святой?” – спрашивает он себя, прибыв в Сан-Джованни-Ротондо. Падре Пио казался ему “посредственностью”, он чувствует сильнейшее желание противопоставить ему себя.

“Я исповедовался – без веры, без энтузиазма, как исповедовался бы любому другому священнику. Одно меня поразило. Этот человек знал мои грехи. Прежде всего, он сказал мне, что я принадлежу “к обществу, признающему Бога, но не любящему Его служителей”. Допустим, он догадался о том, что я франкмасон, по тому, как я говорю! Мы долго говорили о философии, ставящей на место веры совесть. Перед нашим взором прошли святой Августин, Спиноза, Декарт, Стюарт Милль, Спенсер, Дарвин и современные философы.

В заключение я сказал ему: “Что касается меня, отец мой, я всегда старался направлять все свои поступки к добру, и если животное иной раз торжествовало над человеком, очень скоро весть подсказывала мне: делай тот-то, не делай того-то…” У меня никогда не было веры, что не мешало мне быть честным человеком…”

– Честным? – ответил падре. – Честным? А вспомни-ка то-то и то-то… И он рассказал мне о таких вещах, о которых он не мог ничего знать”.

Чтобы очистить конюшни царя Авгия, требуется время! В своем вахтенном журнале Альберто дель Фанте смиренно записывает последовательные этапы своего обращения. “Я боролся и плакал от бешенства…” Наконец, он сдался, причем, будучи натурой цельной, сдался раз и навсегда.

Уезжая, он попросил падре молиться за его молодую жену, которая в то время была беременна:

– Конечно, конечно, – сказал падре Пио, – Господь сказал: “Плодитесь и размножайтесь!” Он любит тех, кто создает,

И вдруг спросил:

– А есть у твоей жены молоко для малышки?

– Но я как раз об этом и хотел просить вас! – ответил изумленный журналист.

– Молоко у нее будет, – сказал падре, – мать сама должна кормить свое дитя, тем более, что двух последних вы отдавали в семью кормилицы!

Тяжело и неуверенно ступая, он направился в ризницу, а дель Фанте так и остался стоять, разинув рот. Откуда падре Пио знал эти подробности? Как бы там ни было, его предсказание сбылось в точности.

Так значит, падре Пио умеет говорить с интеллектуалами и не боится современных философов! Вот уж, действительно, не совсем обычно для скромного монаха. Сколько раз ему приходилось в исповедальне опровергать возражения, разрушать барьеры, снимать противоречия. Сан-Джованни-Ротондо вовсе не царство блаженненьких, в чем хотели бы нас уверить некоторые: туда со всех сторон стекаются профессора, художники, писатели, философы, интеллектуалы, ищущие веры.

Один из них, Феруччо Капонетти, знаменитый воинствующий материалист, пишет:

“На горе Гаргано я встретил Учителя. Он принял меня с радостью, с улыбкой выслушал рассказ о моих затруднениях и сомнениях, затем очень простыми, но неизмеримо глубокими словами одно за другим разрушил все возражения, переполнявшие мою бедную голову, один за другим отвел все мои аргументы, раздел мою душу догола и, показав мне учение Господа нашего, отверз глаза моего разума – я увидел свет; он коснулся моего сердца -я уверовал”.

Эти несколько волнительных строк чудесно передают нам развязку драмы неверующего. Если под конец падре Пио заставляет восставшего интеллектуала, чья совесть для него – раскрытая книга, прислушаться к своим доводам, то это потому, что он бесконечно терпеливо и безукоризненно вежливо рассматривает те жалкие препятствия, которые загромождают его разум. Иначе разве имел бы он такую аудиторию в университетских кругах?

И тем не менее, именно университетскому преподавателю он сказал: “В книгах ищут Бога. В молитве -находят”.

Некоторые факты, сообщаемые Альберто дель Фанте, показывают падре Пио в малоизвестном облике: не как чудотворца, а как “отца душ”, бесконечно нежного и человечного, всегда готового прийти на помощь.

Крайне строгий ко всякому греху “против жизни и природы”, он ревниво печется о святости христианского брака, снова и снова выступая в защиту рожениц и младенцев, во имя милосердия. В этом отношении его авторитет в тех краях непоколебим. Все мо-лодежены приходят к нему за благословением. Все малыши проходят через его руки. Его часто просят выбрать имя для ребенка. Падре Пио охотно соглашается. Однажды к нему в ризницу зашел бригадир карабинеров.

– Падре, моя жена в положении! Как нам назвать ребенка?

– Назовите его Пио, – говорит падре.

Бригадир в восторге – это как раз то, чего он хотел,

– но у него еще один вопрос:

– А если девочка?

– Назовите его Пио, я сказал! – отрезал падре тоном, не допускающим возражений.

И родился мальчик.

Через два года тот же бригадир снова стучится в двери монастыря.

– Падре, моя жена ждет ребенка! Дайте ему имя.

– Назовите его Франческо, – говорит падре Пио.

Бригадир робко протестует:

– Но падре, раз на раз не приходится, у меня же не серийное производство! Может быть, это будет девочка.

– Маловер! – вскричал падре Пио.

И родился еще один мальчик.

Что ж удивительного, если этот славный бригадирклянется именем падре Пио! Было время, когда он его поносил. Затем, как и многие другие, пошел взглянуть на него. Падре Пио дал ему нагоняй:

– Что же ты распускаешь обо мне всякие небылицы, а меня самого и в глаза не видел? Сперва посмотри, а потом говори!

Бригадир опешил, забормотал извинения, посмотрел и был покорен.

Занятная фигура в окружении падре Пио, этот славный бригадир! Ему поручена деликатная миссия, и он блестяще с ней справляется. Когда-то его предшественники разыскивали некоего Франческо Форд-жоне. А теперь он стоит на часах при падре Пио, чтобы его никто не украл. Ибо, хоть он и бригадир, его местный патриотизм – такой же, как у всех добрых людей, населяющих Гаргано. Если у тебя есть святой, его надо охранять!

Естественно, падре Пио любит детей, и те отвечают ему взаимностью. Сколько раз он приближал день их первого причастия! “Надо, чтобы Иисус входил в их сердечки до того, как туда войдет зло”, – имеет он обыкновение говорить.

Все малыши наделены чутким “антеннами”. они чувствуют то, чего взрослые зачастую не замечают. “Что это так хорошо пахнет”, – спрашивал один трехлетний мальчик у своего отца, когда тот знакомил его с падре Пио. А одна шестилетняя девочка нашла такой красивый ответ: “Падре Пио как будто живет в цветах”.

В этих краях всем известно чудесное событие, случившееся с маленькой Джеммой ди Джорджи. Она была слепорожденной, у нее не было зрачков. Внезапно девочка обрела зрение – но не зрачки – после того, как приняла причастие из рук падре Пио, 18 июня 1947 г.

Это был вызов науке. Через четыре месяца после чуда ребенка тщательно осмотрел знаменитый окулист из Перуджи, д-р Карамацца, и пришел к заключению, что видеть она не может.

А девочка кончила школу, и зрение у нее и сейчас превосходное. Она часто приезжает со своей бабушкой в Сан-Джованни-Ротондо. Падре Пио качает головой: “Не впутывайте меня в это дело, добрые люди! Это не я, это Мадонна”.

– Но ведь нужно было еще, чтобы об этом ее попросили вы, падре, – ответил ему один здравомыслящий человек.

Милости Мадонны делле Грацие через посредство ее верного рыцаря, падре Пио, достаются не только чужакам! Всем известно приключение д-ра Франчес-ко Риччарди, воинствующего безбожника, на протяжении многих лет ведшего клеветническую кампанию против религии и против капуцина со стигматами. У него был хороший наблюдательный пункт, у этого доктора – он жил в двух шагах от монастыря, в самом Сан-Джованни, в непосредственной близости от этого очага обскурантизма, этой фабрики шарлатанов! Он собирал влиятельных граждан городка и взывал к их разуму. Приводя научные доводы, он громил “братьев” столь успешно, что снискал себе честь вожака мощной оппозиции.

Падре Пио молчал и страдал.

Так прошли годы, и наконец настал час возмездия.

Доктор заболел. Коллеги единогласно поставили диагноз: рак желудка. Оперировать поздно! В один прекрасный день по городку пошла новость: д-р Риччарди умирает.

А в тех краях его любили, хоть он и был атеистом: он лечил бедняков бесплатно, у него было щедрое сердце. Отовсюду сбежались крестьяне и молились на коленях прямо на улице, чтобы он примирился с Богом.

Приходской священник, дон Джузеппе Принчипе, собрал все, свое мужество и подошел к умирающему.

– Не хочу священников! — в бешенстве завопил тот; и, для пущей убедительности, запустил шлепанцем прямо в лицо священнику.

Дон Джузеппе, нисколько не растерявшись, настаивал.

– Оставьте меня в покое, – кричал больной. Только падре Пио мог бы меня исповедовать. Но я слишком его оскорблял, чтобы он пришел. Впрочем, он не может отлучаться из монастыря. Значит, я умру так, как жил. Довольно!

Кто-то побежал сказать падре Пио. Он пошел в церковь, взял масло, все, что нужно для последнего причастия и соборования и, ковыляя на своих пронзенных ногах, направился к доктору… Какая это была сцена, мне рассказали очевидцы. Мелкий снег сыпал на спины простершихся перед домом людей и на падре, углуб ленного в молитву. Войдя в дом, падре Пио сразу широко распахнул объятия и улыбнулся так, как умел улыбаться только он – совершенно по-детски. Старый безбожник изумленно уставился на него и просветлел лицом: “Простите меня, падре Пио”.

Исповедавшись, получив прощение и соборовавшись он вполне мог умереть спокойно, но тогда “месть” не была бы столь прекрасной, и Бог, по просьбе падре Пио, решил по-другому. Через три дня д-р Риччарди выздоровел. Рак прошел бесследно. Поменяв кожу снаружи и внутри, старый боец перешел на другую сторону фронта и принялся громить противников падре Пио. Кто в Апулии не знает этой чудесной истории о д-ре Риччарди, о его вражде с падре и о внезапном обращении.

ГЛАВА XIII

– Падре, о падре, сделайте милость! Вы все можете!

Падре Пио резко поворачивается к умоляющей его женщине и с возмущением отвечает:

– Словом, дочь моя, ты хочешь сказать, что я отъявленный мерзавец. Если я могу все и не делаю того, что могу, значит, я мерзавец?

Надо признать, это логично! Осаждаемый со всех сторон, разрываемый на части просьбами, падре Пио яростно отбивается от этой приписываемой ему способности – творить чудеса по своей воле. Конечно, Богу не так-то легко отказывать, когда у Него просит этот человек, отмеченный ранами Его Сына. Но раны эти означают совсем другое: полное, твердое – “Да будет воля Господня” – абсолютное тождество воли человека с неисповедимой волей его Бога.

Раз Бог позволяет Своим друзьям нарушать законы природы, значит, это нужно для спасения душ, значит, на то Его добрая воля. Чудо всегда направлено на благо души.

Что может быть проще, чем приписать капуцину чудеса собственного изготовления, бессмысленные и смешные? Если Сатана осмелился атаковать Лурд, он может напасть и на Сан-Джованни-Ротондо! Иначе трудно было бы объяснить скандальную славу, окружающую в определенных кругах столь ясный облик падре Пио, равно как и те нелепые чудеса, которые ему приписывают и которыми буквально нашпигованы некоторые книги, порочащие его имя. Крайнее недоверие духовенства к этому священнику, пленнику исповедальни, отданному в полную власть кающимся душам, по-видимому, вызвано коварными фальсификациями.

Падре Пио и сам укрощает слишком наивный энтузиазм. Если бы это зависело только от него, те, кто благодарят Бога за чудо, не ошибались бы адресом! “Люди добрые, не меня надо благодарить, а Бога!”

В свидетельствах, собранных Альберто дель Фанте, на каждом шагу встречаются такие “уточнения”.

“Это Бог оказал тебе такую милость. Бога благодари, а не меня!”

“Помолимся Мадонне делле Грацие. Это Она добилась для тебя выздоровления!”

“Это Мадонна тебя исцелила! Я тут ни при чем…”

Кого-то, просившего его о чуде – и получившего -он оборвал на полуслове:

– Люди ничего не могут, сын мой. И, подняв палец к небу, добавил:

– Только Тот, Кто там! Молись неустанно. Я тоже помолюсь за тебя.

Вот ключ к его чудесам: он молится.

Как может Бог отказать в чем-нибудь тому, кто ни в чем Ему не отказывает?

Так вернем же падре Пио его подлинный, человеческий образ, гораздо более трогательный, чем та атмосфера сверхчеловеческого, которую создают вокруг него некоторые наивные почитатели!

Падре Пио молится и страдает. Все остальное он с кротостью и благоговением препоручает Господу.

Просят ли у него милости Божьей:

– Да, – отвечает он, – я помолюсь за тебя, дитя мое.

И результатом часто бывает чудо. Прося у Бога физического исцеления, падре Пио заботится и о душе.

Бывает и так, что в замыслы Провидения чудо не входит. Падре Пио не настаивает. Разве он служит не величайшей Любви? Чего он достигает всегда – по крайней мере, если душа не сопротивляется – так это “святого самоотречения”, которое лучше самых эффектных чудес.

Итак, в Сан-Джованни-Ротондо никто не приезжает напрасно, это правда, но не меньшая правда и то, что о самых прекрасных чудесах падре Пио никто не знает. Мы знаем только, что ему мешает признаваться в них тайная застенчивость, как если бы письменное свидетельство нарушило Царскую тайну. Некая особа, возвращенная в церковь падре Пио, наотрез отказала мне в разрешении опубликовать рассказ о ее обращении. “Оставим это до Страшного Суда, когда все тайное станет явным”, – сказала она. Бедные мы, бедные! Мы вынуждены собирать крохи, падающие с Царского стола, так пусть у нас хотя бы достанет честности признаться в этом нашим читателям!

Отец Лев, учившийся с падре Пио в семинарии в 1905-1906 гг., рассказывает следующее:

“За молитвой падре Пио всегда плакал молча, притом такими обильными слезами, что плитки пола на хорах вокруг него после молитвы были забрызганы. Мы, молодежь, смеялись над ним. Тогда он завел обыкновение, преклонив колени для молитвы, расстилать перед собой большой носовой платок. После молитвы он забирал этот платок, мокрый насквозь хоть выжми!”

Этот дар слез – Церковь просит его в специальных молитвах – с тех пор никогда не покидал апостола из Сан-Джованни-Ротондо.

Мы видели, как он плакал у алтаря. Крупные слезы скатываются по его щекам, падают на напрестольную пелену, на расшитые рукава. В исповедальне он не выпускает из рук клетчатого носового платка, и не только пот вытирает он им в эти жаркие дни.

Мы видели его раздраженным, задыхающимся, изнемогающим перед этим прибоем бурлящей грязи. Несколько раз, когда тошнота подступала ему к горлу, он взывал о пощаде: На сегодня хватит!

После некоторых особенно трудных исповедей его рыдания у алтаря были еще более душераздирающими, чем обычно; град слез усиливался.

Великие грешники видели, как “по лицу его струился пот”, когда он принимал их в разгар зимы, в страшный холод.

О чем и о ком плачет падре Пио?

Один святой сказал, что если бы мы видели, как ужасен грех, мы бы умерли, от горя. Бедные мы! Мы привыкли, нам нисколько не противно видеть всю эту грязь, мы отлично с ней уживаемся.

Но есть среди нас люди, не смиряющиеся с грязью, не примиряющиеся со злом. Таков падре Пио – вот почему он плачет.

Он плачет над грешником, для которого его грех дороже его бесценной души. Он плачет над Кровью Господней, для стольких несчастных пролитой напрасно. Он плачет над оскверненным творением и над благодатью, пропадающей втуне. Наконец, он плачет, потому что плакал Христос.

Вот почему он не торгуется с Богом! За души надо платить. Он это знает, в любое мгновение дня и ночи он готов заплатить столько, сколько понадобится. Достигший полной зрелости души, такой степени святого самообладания, которая достигается полной уравновешенностью, падре Пио легко бы мог обмануть нас своей улыбкой, своим жизнерадостным видом. Но мы не поддадимся на обман: это человек, который когда-то потребовал, чтобы его оперировали без анестезии.

Напомним вкратце, в чем дело. было это в 1925 г., у него обнаружилась грыжа, да еще в спайках. Доктор Феста, рассказавший нам эту историю, предложил падре выпить хотя бы стаканчик ликера “бенедиктин”.

Падре Пио чуть пригубил и, улыбнувшись, сказал:

“Чтобы не ссорились капуцины с бенедиктинцами”.

Операция затянулась дольше, чем рассчитывали. Падре Пио смотрел на распятие, по щекам его катились крупные слезы, в какой-то момент он не выдержал и сказал докторам: “Ради Бога, скорее! Я больше не могу!”

Но тут же взял себя в руки и, глядя на распятие, смиренно произнес:

“Прости меня, мой Боже! Никогда я не предлагал Тебе ничего стоящего, а теперь, когда Ты даешь мне эту слабую возможность, я жалуюсь без всякой причины! Все это – ничто в сравнении с тем, как Ты страдал на кресте! Боже мой, прости меня!…”

Операция длилась около двух часов. Когда доктора ушли, падре Пио знаком подозвал к себе собрата по ордену и, когда тот склонился над ним, чуть слышно прошептал:

– Как вы думаете, принял Господь мою жертву?

Чудеса – для других. Для него – крест. Когда его однажды попросили помолиться о том, чтобы Господь отвел от него тяжелое испытание, падре Пио воскликнул:

– Ни в коем случае!

Жители Сан-Джованни-Ротондо хорошо помнят смерть его матери в начале января 1930 г., то есть не больше, чем через два месяца после чудесного исцеления д-ра Риччарди, безбожника.

Старушка жила тогда у мисс Мэри Пайл, которая с такой же нежностью и преданностью смотрела и за отцом падре Пио до самой его кончины (в 1947 г.).

Донна Джузеппа ни за что не соглашалась сменить свою крестьянскую одежду на хорошее пальто из мягкой ткани, которое от всего сердца предлагала ей ее хозяйка!

Она простудилась на Рождество, во время всенощной, которую служил ее сын, и заболела воспалением легких. Вскоре она была уже при смерти.

Падре Пио пришел к ее изголовью, приготовил ее к смерти и окружил самой нежной заботой. Когда он протягивал больной стакан с питьем или лекарство, видно было, как по его пальцам бегут тонкие струйки крови.

Какой-то врач спросил: “Вы что же, падре, не просите Бога исцелить вашу мать?”

Он поднял глаза к небу, помолчал и тихо промолвил:

– Да будет воля Господня.

Но когда Бог призвал ее к себе, страдание его было нестерпимым. “Он причитал, как ребенок, – рассказывали мне, – “Мама, моя мама!”

Некоторых умников это шокировало. Как может этот человек, на протяжении десяти лет страдающий, как настоящий мученик, душой и телом, проявлять такую скорбь? Мэр Сан-Джованни-Ротондо, Франко Моркальди, сказал ему:

– Послушайте, падре, не сами ли вы учили нас, что скорбь должна быть лишь проявлением любви и что мы должны приносить ее Богу? Так почему ж вы так рыдаете?

На что падре, “вдруг успокоившись”, сказал:

– Это слезы любви, только любви.

Добрые жители Монте-Гаргано помнили, как за несколько недель до того все тот же падре Пио добился исцеления и обращения неверующего доктора!

Перелистывая сборник свидетельств, составленный Альберто дель Фанте, мы поражаемся настойчивости, с которой он отсылает больных… именно к врачам. С крестьянским здравомыслием соблюдает он иерархию ценностей: сперва естественные средства, а потом – что ж, посмотрим, что угодно Господу. Уже в 1916 г. мы читаем в одном из его писем:

“Господу угодно, чтобы в том, что касается нашего физического состояния, мы как можно больше следовали советам врачей. Делайте так, и можете быть уверены, что не ошибетесь. Впрочем, даже в Священном Писании сказано, “что надо чтить врача из любви к Богу”.

Иногда ему приписывают чудеса, к которым приложили руку врачи. Например, слепорожденная девушка Грациэлла. Падре Пио говорит ей: “Прооперируй-ся”. Ее оперируют, она видит… Чудо падре Пио! Отдадим же предпочтение истине без прикрас: молитве, окружающей скальпель во время операции. Какой верующий хирург отказался бы от молитв святого в такой момент? Конечно, но “на Бога надейся, а сам не плошай”. Нет на свете человека, менее склонного к квиетизму, чем падре Пио.

Сколько раз ему приходилось сталкиваться с такими случаями! Больному может помочь только операция. Между тем, операция сложная, врачи не ручаются за успех. Что делать?

Неизменный ответ: “Прооперируйтесь – я помолюсь”*.

Неудивительно, что у падре Пио столько хороших друзей именно в медицинских кругах.

Он всегда говорит, что думает; так вот, один только раз, причем при вполне определенных обстоятельствах, он отпустил остроту – в данном случае вполне заслуженную:

* В некоторых случаях он просто просит отложить операцию на то время, пока он помолится. Даже Богу, создавшему время, требуется время, и в некоторых случаях отсрочке может пойти на пользу и природа, и Провидение.

– Только не говори ничего твоему врачу, – сказал он внезапно выздоровевшей женщине, – если он узнает, может случиться неприятность.

В одном падре Пио непоколебим: когда кто-то жертвует ребенком или даже возможностью его иметь. Самые прекрасные его чудеса направлены на защиту материнства. Вспомним трогательную историю Джо-ваннино или историю мадам Абресх*, которой он категорически запретил операцию.

Какой верующий врач обидится на него за то, что он напоминает, что есть на свете нечто большее.

Что до неверующих, им надо только, как Фоме Апостолу, проверить подлинность “знаков”.

Падре Пио считает, что когда медицина работает на пределе своих возможностей, небо должно ее поддержать. Главным образом в таких ситуациях он просит и добивается удивительных исцелений. Альберто дель Фанте собрал в своей книге сорок семь случаев, надлежащим образом описанных теми, кому пошли на пользу эти чудеса, и подкрепил их описания медицинскими заключениями, иногда не очень любезными. Эти “свидетельства”, собранные человеком большого сердца, когда-нибудь очень пригодятся для биографии падре Пио.

Предлагаемые им документы тем более драгоценны, что люди, их подписавшие, в большинстве своем до сих пор живы, и подлинность их показаний очень легко проверить, поскольку их имена и адреса известны. На сегодняшний день никто из них не отказался от своих слов, не было каких-либо опровержений, хотя

* Совершенно искаженную во французском переводе книги Ч. Мортимера Карти: получается, что автор намекает на то (с. 139), что падре Пио разрешил м-м Абресх “рискнуть”, т.е. согласиться на операцию.

книга вышла уже восьмым изданием. Пусть не все эти случаи представляют одинаковый интерес с медицинской точки зрения, многие из них могут соперничать с самыми чудесными исцелениями Лурда. Что ж, в добрый час, сказал бы падре Пио, разве не одна и та же Мадонна их совершает? Но чтобы Она могла их совершить, ответим мы, нужна готовность принять Ее милости, а готовность эта создается величайшей любовью. Есть лучи, которые улавливаются только святыми; у нас, которые ни горячи, ни холодны, эти лучи гаснут, говорила Богоматерь Екатерине Лабу-рэ, показывая ей руки, отягченные милостями, которых никто не просит и не догадывается попросить. Конечно, падре Пио такого упрека не заслужил – он принадлежит к породе горячих и упорных, которых славит Евангелие. Читая перечень этих чудес, мы не должны забывать, что он их “вырывает” молитвами и страданиями.

Итак, читателя, любопытствующего узнать все это подробнее и точнее, мы отсылаем к книге Альберто дель Фанте. Рак, полиомиелит, менингоэнцефалит, туберкулез почек и легких, тиф, детский церебральный паралич, грудная жаба, паротит… не говоря уже о других болезнях с варварскими или учеными названиями – вот та скорбная основа, на которой под действием благодати расцветают эти чудеса. Между тем, в Сан-Джованни-Ротондо мне говорили сто раз, что многие “чудодейственно исцеленные” не открывают своей тайны – по разным, более или менее уважительным причинам. Некоторые – потому, что не хотят называть своего имени. Другие, скажем прямо, молчат из чисто человеческой слабости. У падре Пио, увы, еще слишком много противников, и кое-кто приходит к нему просить под покровом ночи, как Никодим, опасаясь “скомпрометировать” себя.

ГЛАВА XIV

В 1919 г. падре Пио писал своему учителю и другу дону Каккаво:

“Здоровье мое в порядке, но я перегружен работой, ибо я исповедую весь день, а зачастую и ночью, сотни, а иногда и тысячи человек. У меня нет ни минутки для самого себя, но Господь очень помогает мне в моей службе”.

На протяжении пятидесяти лет – все та же программа, все та же изнурительная жизнь – ни отдыха, ни срока. Воистину, падре Пио узник исповедальни.

Это не мешает ему принимать участие в жизни общины “самым примерным образом”, как говорят монастырские власти. Если его раненые ступни не позволяют ему читать молитвы на хорах вместе со всеми, он с лихвой наверстывает упущенное, умножая часы молитв в келье. Первым встает (к половине четвертого), уходит из церкви последним. В особо важных и срочных случаях молится всю ночь.

Его раны зачастую причиняют ему невыносимые страдания. Когда его шаги становятся тяжелыми и неуклюжими, он с улыбкой встречает сочувствующие взгляды. “Иногда мне хочется, – сказал он одному из братьев, – научиться ходить на руках. Все-таки отдых”.

Он всегда в хорошем настроении. В минуты отдыха он развлекает братьев тысячью анекдотов, остроумных замечаний, даже целыми представлениями, как тот “конкурс чихов”, который наверняка понравился бы святому Филиппу из Нери, “Божьему паяцу”: отцы, “принимавшие парад”, хохотали, как сумасшедшие.

С чисто неаполитанским остроумием падре Пио отвечает на нескромные вопросы – да так метко, что невежа так и остается стоять, разинув рот.

– Почему вы поступили к капуцинам? – спросила у него не в меру любопытная особа.

– Потому что мне нравятся бородатые монахи, -ответил падре Пио.

Он с ловкостью уклоняется от общения с педантами и терпеть не может, когда к нему относятся, как к гадателю. Приезжающие в Сан-Джованни-Ротондо с суетными целями всегда уезжают ни с чем. Иногда падре Пио без колебаний прикидывается дурачком.

– Что вы мне пишете по-латыни? – сказал он ученому исследователю. – Вы что ж, не знаете, что мы тут говорим по-итальянски, даже по-неаполитански?

Инквизитор так и опешил.

Но одному французскому священнику, аббату Бе-нуа из Лилля, бившемуся над важным вопросом моральной теологии, которой он не осмеливался предложить никому, падре Пио написал ответ по-латыни на чистой странице из своего бревария; аббат был совершенно изумлен и восхищен, ибо “никто, кроме Бога, не мог просветить его и насчет моих сомнений, и о том, как их разрешить”, – говорил он.

Падре Пио очень любит свое наречие и с удовольствием говорит на нем. Одна из его духовных дочерей, родом из Пьетрельчины, рассказывала мне, что однажды ночью ей “пригрезилось”, что падре Пио задал ей хорошую взбучку. Утром она поспешила в Сан-Джованни-Ротондо и простодушно спросила:

– Это в самом деле были вы, падре?

– А ты думала, кто? – проворчал падре Пио.

Он был совсем молодым, когда предсказал, что в его “дорогой Пьетрельчине” будет воздвигнут монастырь. Уже несколько лет, как, благодаря пожертвованию мисс Мэри Пайл, этот монастырь существует, причем на том самом месте, которое когда-то указал падре, и “бородатые монахи” разносят по всему краю весть любви и мира. Падре Пио не может туда приехать, но при каждой новости о его родном городке сердце его вздрагивает. Обнаружив, что в Пьетрельчине недостает воды, архитекторы было растерялись, но потом принесли падре Пио план Пьетрельчины, он не задумываясь указал, где следует копать. Все кричали о чуде, но в сущности, тут нет ничего, что превышает возможности хорошего искателя родников. Падре Пио помнил каждую пядь этой местности и при случае вполне мог положиться на свою интуицию или опыт.

Как бы то ни было, в Пьетрельчине есть вода, и монастырский колодец единственный колодец, не пересыхающий во время засухи.

Когда кто-нибудь из его друзей приходит к нему, рассказать что-нибудь о Пьетрельчине, падре Пио слушает с жадностью, глаза его наполняются слезами, и он говорит со вздохом:

– О, моя дорогая Пьетрельчина!

Это тоска, столь по-человечески понятная, делает его особенно близким нам. Если человек теряет корни, то не от любви к Богу, и в Царстве Отца небесного нет ни святых без родины, ни святых без плоти…

Однажды один заплаканный отец привел к нему дочь, больную туберкулезом. Не успел отец войти в ризницу, как падре Пио обернулся к ним и сказал:

– Это ты, Мария Пеннизи, больная? Ты ошибаешься, дочь моя. Ты здоровее меня.

И он положил руку ей на плечо.

Синьор Пеннизи, изумленный и восхищенный, пробормотал что-то нечленораздельное.

– Хорошо, хорошо, – улыбнулся падре Пио, – я этим займусь.

На другой день девушка почувствовала себя здоровой. Они с отцом пошли поблагодарить падре Пио и попрощаться с ним.

– Э, нет, – сказал, он, – тебе надо остаться еще на неделю. Не забывай, что от хозяйского глаза лошадка жиреет.

Думал ли святой о физическом здоровье девушки или о ее душе? Не сомневаюсь, что второе для падре Пио важнее первого.

Подальше от любопытных и… журналистов! Чутье никогда не подводит падре Пио – он разоблачает их корыстные намерения и мигом их выпроваживает.

– Вы проделали такую долгую дорогу только для того, чтобы увидеть меня? – сказал он Орио Вергани, репортеру “Коррьере делла сера” – Стоило трудиться! Что, у вас в Милане, молитвенников нет? Благослови вас Бог. Одна молитва “Богородице Дево…” полезнее всего этого путешествия, сын мой…

Уж эти навязчивые посторонние! Несмотря на все уплотняющийся “фильтр”, состоящий из телохранителей падре, некоторые все-таки умудряются… просочиться, особенно кинематографисты. Незадолго до меня в Сан-Джованни-Ротондо попытали счастья какие-то американцы. Брат-ризничий старался было им кротко объяснить, что “падре Пио – не голливудская звезда”, но они, кажется, не поняли, и ему пришлось прибегнуть к силе – как он сказал, к “общедоступному языку”.

Когда Питигрилли приехал инкогнито в Сан-Джованни-Ротондо и, стоя в толпе паломников, принялся в упор разглядывать падре Пио, тот вдруг сказал, глядя на него:

– Сегодня среди вас есть очень большой грешник.

Это произвело огромное впечатление на блестящего писателя – того буквально “вывернуло наизнанку”;

с тех пор он храбро вступил, как подобает хорошему блудному сыну, на путь возврата, ведущий в дом Отца.

В автобиографической книге, “Питигрилли говорит о Питигрилли”, он приписывает свое обращение падре Пио да Пьетрельчина и “новой Таис”, Еве Ла-вальер.

Если падре Пио может доказать свое алиби касательно чуда, он только рад. Один человек пересказал мне обрывок диалога, которому сам был невольным свидетелем.

Некий паломник, приехавший издалека, чтобы просить великого чудотворца об исцелении, прибыв в Фоджу, с изумлением заметил, что его злокачественная опухоль просто исчезла.

Обезумев от радости, он устремился в Сан-Джованни-Ротондо и, представ перед падре Пио, рассыпался в благодарностях.

– Послушай, сын мой, – сказал падре, снисходительно улыбаясь, – если ты выздоровел в Фодже, зачем же ты ехал еще сорок километров? Возвращайся домой и благодари Господа! Я тут ни при чем.

– Но вы молились за меня! – вскричал исцеленный.

– Конечно, молился.

– Тогда я знаю, что произошло, – отрезал паломник.

Однако, чтобы не прогневать падре Пио, он оставил свои выводы при себе.

В некоторых случаях падре Пио сам задерживает слишком спешащих путешественников. Например, 149

один негоциант едет из Генуи в Фоджу, чтобы заключить контракт на покупку купороса. Его друг просит его съездить заодно в Сан-Джованни-Ротондо и передать письмо падре Пио да Пьетрельчина. Естественно, это уловка; по своей воле негоциант никогда не поехал бы к “брату”!

После пятидесяти двух часов утомительного путешествия он приезжает в монастырь в убийственном настроении.

– Вот вам письмо для падре Пио, – говорит он брату-привратнику. – Ответ нужен срочно, я спешу. Брат улыбается:

– У нас торопиться не следует. Это дом терпения. Я передам ваше письмо. Подождите в ризнице. И дверь захлопывается.

Негоциант вне себя. Видя его в таком состоянии, не знающего, как быть, какой-то молодой артиллерийский офицер, слышавший их разговор, любезно предлагает проводить его в ризницу. Негоциант хочет только одного: как можно скорее покончить с этим скучным делом и уехать.

С первого взгляда падре Пио не производит на него никакого впечатления. “Священник как священник”, – думает он с раздражением.

Но вот этот священник поворачивается к нему и смотрит на него в упор:

– А тебе что надо?

– Мне нужен ответ на письмо, которое вам передали.

– Ладно! А тебе самому? Ты хочешь исповедоваться?

– Я давно это бросил.

– Как давно ты не исповедовался?

– С семилетнего возраста.

Падре Пио пристально на него смотрит.

– Так когда же, – говорит он, чеканя каждое слово, – когда ты перестанешь вести эту мерзкую жизнь?

В какую-то секунду этот торопившийся посетитель чувствует, что с него спала маска. Он сам мне буквально так и сказал. Он, который не хотел задержаться на один день – остается на неделю, чтобы как следует прочувствовать радость возвращенной невинности. Ибо падре Пио, естественно, исповедует его, отпускает грехи, приглашает на мессу, дает ему причастие.

“Я, сорок пять лет заходивший в церковь только чтобы полюбоваться произведениями искусства, я, скептик и атеист, не променял бы этой заутрени на все золото мира. Я не смею анализировать ни этой новой, чудесной силы, вдруг наполнившей все мое существо, ни этого света, вдруг озарившего мой разум.

Выйдя из церкви, я почувствовал такую легкость, такое счастье, как никогда в жизни. Всем существом я потянулся к добру”.

Он заключил свой рассказ такими словами (он часто убеждался в их правдивости): “Человек без Бога – урод”.

Будучи прежде всего священником, падре Пио наделен особой благодатью по отношению к священникам.

Их приезжает много, особенно из-за рубежа, ибо в Италии они находят более глубокое понимание сана и горячую любовь к душам ближних, как сказал мне один священник.

“После того, как я побывал на мессе падре Пио, -сказал мне отец X, – я никогда не осмелюсь служить свою мессу спустя рукава”.

А один английский священник сказал: “Во мне все задрожало, когда я услышал, как после целого дня, проведенного в исповедальне, он сказал:

– О, эти души! Если бы кто знал, во что они обходятся!”

Тем, кто не верят ему, падре Пио умеет отвечать в свойственной ему манере, обращаются ли они к нему непосредственно или на расстоянии.

Некий паломник, не признающий других авторитетов, кроме падре Пио, отправляется в Сан-Джованни-Ротондо. Его приходской священник, которого раздражает такое рвение, решает задать святому капуцину трудный вопрос, что называется “на засыпку”. И вот, он дает паломнику запечатанное письмо и просит привезти ответ.

Падре Пио принимает синьора X. вместе со всей группой, тот еще не улучил минутки, чтобы подступиться к падре, как вдруг падре сам обращается к нему:

– Достань письмо, которое у тебя в кармане, и пиши на конверте ответ.

Когда, вернувшись в свои края, паломник отдал своему священнику нераспечатанный конверт с несколькими строчками, нацарапанными на нем его рукой, тот “побледнел и чуть не упал в обморок”. Это был как раз ответ на его вопросы.

Посвятив всю свою жизнь бескровной жертве Христа, которая, как он говорил, “изо дня в день спасает мир от погибели”, он не любит, когда кто-либо лишает себя этого великого блага, “величайшего из тех, что мы имеем на этом свете”, по легкомыслию и без уважительной причины.

Мне рассказывал один священник, какое приключение случилось с его коллегой, приехавшим “очень издалека”, чтобы исповедоваться у падре Пио. Ехал он с пересадкой, и ему пришлось несколько часов прождать поезд в Болонье.

Выслушав его исповедь, падре Пио спросил: “Сын мой, вы больше ничего не можете припомнить?”

– Ничего, падре.

– Ну-ка, подумайте..

Сколько он ни испытывал свою совесть, он ничего не нашел.

Тогда падре Пио сказал ему “с величайшей кротостью”.

– Сын мой, вчера утром ваш поезд пришел в Боло-нью в 5 часов. Церкви были еще закрыты. Вы не стали ждать, а пошли в гостиницу, чтобы немножко отдохнуть перед мессой. Вы разлеглись на кровати, а затем так крепко уснули, что проспали до 3-х часов дня, когда было уже слишком поздно для мессы. Я знаю, вы сделали это неумышленно, но это было небрежение, оскорбившее и огорчившее Господа.

Все духовные сыновья и дочери падре Пио знают, что он строжайшим образом следит, чтобы они ежедневно ходили к мессе и причащались, и при малейшей расхлябанности умеет призвать их к порядку, даже издалека. На этот счет мне рассказывали очаровательные “Цветочки”*.

В некоторых из дошедших до нас писем, написанных для руководства детей до 1924 г., все советы и рекомендации посвящены Евхаристии:

“Ни за какие блага не пренебрегайте ежедневным причастием! С презрением отвергайте все сомнения, возникающие у вас по этому поводу. Если вы ошибетесь, пусть ваша ошибка будет на моей совести. Вам надо только слушаться и идти по пути, который я вам указал. Если вы не уверены, что совершили серьезную ошибку, не воздерживайтесь от причастия”.

* “Рюгегё” (ит.) “Цветочки Франциска Ассизского” – так называется сборник рассказов о нем (прим. перев.).

Вот что, на первый взгляд, не вяжется с его кажущимся ригоризмом. Разве он не отказывает часто в отпущении грехов? Конечно, отказывает, ибо он читает в сердцах опасность недостойного или святотатственного причастия. “Те, кого он отсылает, всегда возвращаются”, – уверяли меня. И падре Пио считает “величайшей милостью” обращение тех, кто злоупотреблял таинствами.

Однажды в его исповедальне преклонила колени одна англичанка из очень хорошей семьи. Падре Пио взглянул на нее и с треском захлопнул окошко: “Для вас у меня времени нет”.

Бедняга была просто убита. На протяжении двадцати дней она возобновляла попытки – все с тем же результатом. Тщетно духовные дочери падре Пио умоляли его выслушать ее. Он оставался непоколебимым.

Наконец, на двадцатый день он принял ее со словами, которые она дословно передала своим друзьям:

“Несчастная ты слепая, вместо того, чтобы жаловаться на мою суровость, спроси у себя, как может Милосердие Божье принять тебя после стольких лет святотатства? Знаешь ли ты, что содеянное тобой ужасно? Совершивший святотатство с каждым куском хлеба ест свое осуждение и без особой благодати, полученной через души, очень близкие к Богу, спастись не может. Чтобы сохранять видимость респектабельности, не причащалась ли ты на протяжении многих лет, рядом с матерью и мужем, в состоянии смертного греха?”

Это было еще одно “великое возвращение”, сопровождаемое страстным желанием “спасать и предостерегать другие души от святотатства”. В результате и появилось это потрясающее свидетельство.

Падре Пио не переносит ни малейшего отступления там, где мы должны проявлять уважение к Евхаристии. Поспешное коленопреклонение, “визиты” в церковь мимоходом, “для святых, а не для Царя”, неблагочестивое поведение вблизи дарохранительницы – все это в его глазах поругание любви, причитающейся “божественному узнику”.

Один из его духовных сыновей, живущих в Риме, проходя однажды мимо церкви, постыдился снять, как обычно, шляпу, потому что был в веселой компании и говорил о вещах, не имеющих никакого отношения к религии.

Вдруг он подскочил – хорошо знакомый голос крикнул ему в ухе: “Трус!”

“Как побитая собака”, он побежал на вокзал покупать билет на Сан-Джованни-Ротондо. Падре Пио посмотрел на него сердито:

– Слушай меня внимательно, – сказал он, – на этот раз ты отделался выговором, но если это повторится, ты схлопочешь хорошую оплеуху.

“С падре Пио шутки плохи”, – заключил молодой человек, полный раскаяния.

“Падре Пио – сам величайшее чудо”, – не устают повторять все, кто его знает. В самом деле, как ему удается на протяжении стольких лет сочетать покаяния и молитву с такой интенсивной апостольской деятельностью? Брат-врач не знает, что и сказать, а сам падре отшучивается. Однажды у него начались сильные боли в желудке, и больше недели он не ел и не пил ничего, кроме воды (что, разумеется, не помешало ему трудиться, как всегда). Прежде чем он перешел на свою обычную скудную диету, ему велели взвеситься. Так вот, за время полного поста он прибавил в весе!

“Не может быть, – сказал падре Пио со смехом, – в следующий раз, когда я захочу похудеть, я буду есть как можно больше”.

Воистину, личность падре Пио не умещается ни в какие рамки и формулы. Что ж удивительного, что она вызывает такие яростные споры, такие недоумения. Было бы странно, если бы это было не так.

Его замечательная простота озадачивает. “Все, что он делает и говорит, всегда неожиданно, – признался мне один из его духовных сыновей, – можно подумать, что он видит вашу душу насквозь и показывает ее ей самой”.

Самые воинствующие из его противников не могут устоять при личном контакте с ним.

Он любит приводить в замешательство любопытных и скептиков, показав им каким-нибудь остроумным, но отнюдь не грубым выпадом, что он их раскусил.

Однажды собравшиеся в ризнице Сан-Джованни-Ротондо, с удивлением заметили, что падре Пио пристально наблюдает за одним из них, не прерывая исповеди. Казалось, что этому, только что приехавшему иностранцу, было не по себе от этого взгляда – он то и дело переходил с места на место, прятался по углам, за спинами других, становился спиной к свету… Тщетно! Неуловимый взгляд настигал его всюду. Падре Пио сделал ему знак подойти. Тот не верил своим глазам. “Но он же никогда меня не в видел!” – озадаченно прошептал он своему соседу. “Неважно, он зовет вас, идите!”

Иностранец с видимой неохотой подошел.

– Отец мой, – тихо сказал ему падре Пио, – если вы хотите, чтобы я вас исповедовал, наденьте свою одежду.

– Не стоит, – ответил тот, – я все понял! И убежал.

Это был доминиканец – в штатском – приехавший, чтобы “удостовериться”.

Ясновидение падре Пио склоняет его иногда к проделкам – если не злым, то, во всяком случае, озадачивающим собеседника.

Однажды Папа Бенедикт XV сказал епископу, предостерегавшему его от “этого обманщика”: “Сын мой, вы, безусловно, плохо информированы. Настоятельно советую поехать туда и посмотреть все на месте собственными глазами”.

Желание Папы – это приказ. Через несколько дней монсеньор, не предупредив никого, сел в поезд, отходящий на Фоджу. Не успел он сойти на перрон, как его приветствовали два капуцина:

– Слава Иисусу Христу! Падре Пио прислал нас, чтобы проводить вас в Сан-Джованни-Ротондо.

– Но падре Пио не знает о моем приезде, – сказал совершенно сбитый с толку епископ.

– Наверное, знает, – с тонкой улыбкой ответили капуцины. – Он говорит, что вас послал Папа. Воцарилось молчание. Монсеньор направился к кассе.

– Когда отходит ближайший поезд на Рим? И, вернувшись к отцам-капуцинам, сказал:

– Я вспомнил об одном важном деле. Мне надо вернуться в Рим. И отпустил их. Он узнал то, что хотел знать. Видел “своими собственными глазами”. “К тому же, – добавлял он со смехом, – я предпочел бы не подвергать себя новым сюрпризам. При такой информационной службе, падре Пио мог знать и то, что я сказал Папе!”.

Альберто дель Фанте опубликовал внушительный список церковных иерархов, в разное время приезжавших посмотреть на скромного капуцина; четверо из них – кардиналы.

“Пришел, увидел, побежден”, – писал монсеньор Анджело Поли, епископ Аллахабадский. – Что поражает в падре Пио, это сочетание сверхъестественного с абсолютно естественным. Этот человек всегда владеет собой. Он внушает полное доверие. Воистину, здесь – перст Божий! Эта встреча меня буквально потрясла “.

Но что восхищает нас в нем еще больше (нам кажется, что на эту его черту недостаточно обращали внимание) – это неукоснительное повиновение апостола из Сан-Джованни-Ротондо малейшим предписаниям и запретам Церкви. В те времена, когда ему были запрещены всякие сношения с внешним миром, все попытки увидеться с ним “в виде исключения”, под каким бы то ни было предлогом, пресекались его категорическим “нет”. По этому поводу близко его знавший кардинал Фаульхабер любил рассказывать следующую историю.

Один чикагский врач пересек океан, чтобы исследовать “интересный случай” падре Пио. После долгого путешествия – десять дней на пароходе, тридцать часов на поезде – вот он, наконец, в Сан-Джованни-Ротондо. Увы, падре Пио никого не принимает! Врач настаивает – и получает ответ: “Мне очень жаль, что вы совершили такое долгое путешествие впустую, но вы, конечно, понимаете, что монах должен повиноваться”.

Несмотря на жестокое разочарование, американский доктор честно признал, “что этот ответ произвел на него более глубокое впечатление, чем произвел бы самый тщательный осмотр стигматов”.

“Воистину, падре Пио – человек Божий”, – любил говорить папа Бенедикт XV. 158

ГЛАВА XV

Затесавшись в толпу паломников, Аттилио Крепас, журналист из “Стампа Сера”, начал было обдумывать свою статью о падре Пио, как вдруг его окликнули. Он не поверил своим ушам:

– Сын мой, – сказал капуцин, насквозь пронизывая его своим спокойным и кротким взглядом, – сын мой, разве сейчас надо думать о блокноте, о заметках? Вы поступаете очень дурно, поднимая столько шума вокруг священника, который молится.

Этими словами падре Пио еще раз показал, что читает в сердцах, как в открытой книге. Что мы хотели здесь подчеркнуть, так это его крайнее противление шумной, нескромной рекламе, жертвой которой он стал уже давно.

“Священник, который молится”. Вот кем он хочет быть и кем себя считает прежде всего. Эта зависимость, связующая его с Господом, эта внутренняя готовность снискать благодать для всех, кто может ее принять, – вот исчерпывающий ответ на вопрос; тут ничего не прибавишь.

Но эта фраза погружает нас в тайну, разгадать которую мы не можем. “Священник, который молится”. Что знаем мы о молитве падре Пио? И прежде всего, разве молитва сама по себе не основание и свод того внутреннего замка, в который ревнивый Бог не разрешает вход никому, кроме Себя? Мы мало что знаем о молитве, даже о молитве самого скромного христианина; сколь же мало мы знаем о молитве святого!

О стигматах его пусть спорят ученые! Для нас главное – это таинственная связь между его умерщвляемой плотью и душой.

С нашей стороны было бы величайшей дерзостью пытаться проникнуть в тайны этой любви, но по случайности, дарованной нам Провидением, падре Пио сам дал ключ к этим тайнам – хотя и не по своей воле.

Несколько лет назад один из его братьев по ордену, уроженец Пьетрельчины, как и сам падре, опубликовал “для поучения верующих” некий анонимный текст;

сегодня мы знаем, благодаря нескромности переводчика, что этот текст вышел из-под пера падре Пио… в те времена, когда ему еще разрешалось писать, то есть до 1924 г.

Это глубокое размышление о Страстях Господних. Созерцая страдания своего Христа, падре Пио раскрывает свою душу. Причащаясь смертной тоске своего Бога, он дает нам возможность с головокружительной высоты взглянуть на тайну сострадания, участником которого может быть всякий крещеный. Каждая фраза этого текста подобна волне, поднимающейся из бездонных глубин. В качестве заключения приводим этот текст почти полностью. Ученик, который не выше Учителя, падре Пио на этих потрясающих страницах позволяет нам, сам не подозревая об этом, проникнуть в глубину своей души, несущей в себе отпечаток (вот первоначальный смысл слова “стигмат”) святых Страстей.

“Божественный Разум, просвети мой рассудок и зажги мое сердце к размышлению о Страстях Иисуса. Помоги мне проникнуть в эту тайну любви и страдания моего Бога, ставшего Человеком, страдающего, тоскующего, умирающего за меня.

Вечный, Бессмертный снисходит до того, чтобы принять неслыханные муки, позорную смерть на кресте, среди надругательств, злобных выкриков и поношений, чтобы спасти Свое творение, оскорбившее Его и пресмыкающееся в грязи греха.

Человек наслаждается грехом, а Бог от этого греха тоскует до самой смерти; кровавым потом исходит в смертных муках жестокой агонии…

Нет, не могу я проникнуть в этот океан любви и скорби, если не поможет мне, о Боже, Твоя благодать! Открой мне доступ к сокровеннейшим глубинам Сердца Иисуса, чтобы я смог причаститься той горькой тоски, которая привела Его в Гефсиманский Сад, к вратам смерти, и утешить Его в Его крайнем одиночестве. Дай мне соединиться с Ним, покинутым Своим Отцом и Самим Собой, чтобы стать искупительной жертвой.

Мария, Матерь Скорбящая, позволь мне идти за Иисусом и глубоко причаститься Его Страстям и Твоей скорби!

Мой Ангел-Хранитель, храни все силы моей души всегда сосредоточенными на Иисусе, чтобы никогда они не отвратились от Него.

На исходе Своей жизни, отдав нам всего Себя в Причастии своей Любви, Господь идет в Гефсиманский сад, известный как Его ученикам, так и Иуде. По дороге Он учит их и готовит к Своим неизбежным Страстям; Он призывает их терпеть, из любви к Нему, поношения и гонения до самой смерти, дабы преобразить их по Своему подобию, по Своему божественному образу.

Приступая к Своим горестным Страстям, Он думает не о Себе, а о тебе.

Какая бездна любви в Его Сердце! Его святой Лик – сама грусть и сама нежность. Его слова исходят из сокровеннейших глубин Сердца и переполнены любовью.

О Иисус, сердце мое потрясено, когда я думаю о любви, пославшей Тебя навстречу Страстям! Ты научил нас, что нет большей любви, чем отдать жизнь свою за тех, кого любишь. И вот Ты готов скрепить эти слова Своим примером.

В Саду Учитель удаляется от учеников, взяв в свидетели Своих Страстей лишь троих: Петра, Иакова и Иоанна. Они видели Его преображение на горе Фаворе; хватит ли у них силы увидеть Человекобога в Том, Кого снедает смертная тоска?

Войдя в сад, Он сказал им: “Останьтесь здесь! Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение”. Бодрствуйте, ибо враг не дремлет. Вооружайтесь заранее оружием молитвы, чтобы он не застал вас врасплох и не совратил ко греху.

Смеркается. Отпустив их, Он удалился на расстояние броска камня и пал ниц. Душа его погрузилась в море горечи и жесточайшей печали.

Уже поздно. В тусклом ночном свете зловещие тени. Деревья дрожат от ветра, ветер пронизывает до костей. Кажется, вся природа дрожит в тайном страхе.

О Ночь, подобной которой не было никогда! Вот то место, куда идет молиться Иисус. Он совлекает со Своей святой Человеческой Природы силу, принадлежащую ей по праву как следствие ее единства с Божественной Природой. Он погружается в пучину скорби, тоски, мерзости. Кажется, разум Его изнемогает… Он заранее видит все Свои Страсти.

Он видит Иуду, Своего апостола, которого Он так любил и который продает Его за гроши… Вот Он идет по гефсиманской дороге, чтобы предать Его и выдать! Однако не он ли вкусил только что от Плоти Его, испил Крови Его? Простершись перед Ним, Он омыл его ноги, прижал их к сердцу Своему, целовал Своими губами. Чего бы Он не сделал, чтобы не дать ему совершить уже задуманное кощунство или хотя бы пробудить в нем раскаяние! Но нет, вот он идет к своей погибели… Иисус плачет.

Он видит, как влекут его по улицам Иерусалима, где всего несколько дней назад Его провозглашали Мессией. Он видит, как унижают Его перед первосвященником. Он слышит крики: “Смерть Ему!” Его, создателя Жизни, волокут из суда в суд, как самого жалкого из людей.

Народ, Его народ, столь Им любимый, столь Им облагодетельствованный, кричит и насмехается, громко требует Его смерти, и какой смерти! Смерти на кресте. Он слышит их ложные обвинения. Он видит, как Его бичуют, увенчивают терниями, издеваясь, кричат: “Слава Тебе, Царь иудейский!”

Он видит Себя осужденным на крест, поднимающимся на Голгофу, изнемогающим под тяжестью Своей ноши, шатающимся, рухнувшим…

Вот Он взошел на Голгофу, с Него сорвали одежды, вот Он распростерт на кресте, Его безжалостно прибивают гвоздями, поднимают пред лицом неба и земли… Боже мой! Какая долгая агония – три часа умирать под выкрики опьяненного ненавистью сброда!

Горло и внутренности Его снедает жгучая жажда, ее утоляют уксусом и желчью.

Он видит Отца, Его оставившего, и Мать, удрученную скорбью.

И, наконец, эта позорная смерть между двумя разбойниками. Один из них исповедует Его и может спастись, второй богохульствует и умирает отверженным.

Он видит воина, приближающегося, чтоб пронзить Его сердце.

И вот оно принято – величайшее унижение тела и души, покидающих друг друга…

Все это, сцена за сценой, проходит перед Его глазами, ужасает и удручает его.

Отступит ли Он?

С первого же мгновения Он все охватил и все принял. Откуда же это беспредельная тоска и страх. Его святая человечность принимает на Себя все удары Правосудия, оскорбленного грехом.

Он чувствует Своим одиноким сердцем все, что предстоит Ему вынести. За такой грех – такое наказание… Он подавлен, ибо Он Сам стал добычей ужаса, слабости,тоски.

Он, кажется, достиг предела страдания. Он распростерт ниц пред величием Своего Отца. Святой Лик Че-ловекобога, Коему доступны блаженные видения, покоится во прахе, изменившись до неузнаваемости. Мой Иисус! Разве Ты не Бог? Не повелитель неба и земли? Не равный Отцу? Для чего же так опускаться, до потери человеческого облика?

Ты хочешь меня научить, меня, гордеца, что для того, чтобы примириться с небом, я должен провалиться сквозь землю. Ты рухнул на землю, чтоб искупить мою гордыню. Ты опустился до земли, как если б Ты хотел дать ей целование мира, чтобы примирить небо с землею…

Иисус встает, обращает умоляющий взгляд к небу, воздевает руки и молится. Какой смертельной бледностью покрыто Его лицо! Он умоляет Своего Отца, отвернувшегося от Него. Он молится с сыновней доверчивостью, но хорошо знает, какое Ему отведено ‘место. Он знает, что Он жертва за весь род людской, подвергнутый гневу оскорбленного Бога. Он знает, что только Он один сможет удовлетворить бесконечное Правосудие и примирить Творца с Его творением. Он хочет, Он требует этого. Но все Его существо буквально разбито. Оно восстает против такой жертвы. Между тем, Его разум готов к жертве, и жестокая борьба продолжается.

Иисус, как можем мы просить Тебя дать нам силы, когда мы видим Тебя таким слабым, таким удрученным?

Ты взял на себя всю нашу слабость. Чтобы дать нам силы, стал нашим искупителем. Ты хочешь, чтобы мы знали, что нам надо возлагать надежды только на Тебя, даже если мы увидим над собою сгущающиеся тучи.

В своих Страстях Иисус взывает к Своему Отцу:

“Если возможно, да минует Меня чаша сия”. Это кричит Его человеческая природа, ошеломленная и доверчиво прибегающая к небесной помощи. Хоть Он и знает, что просьба Его не будет исполнена, ибо Он и Сам хочет, чтобы было так, как должно быть, но Он молится. Мой Иисус, почему Ты просишь того, что Ты не получишь, зная, что не получишь?

Какая головокружительная тайна! Тебя смущает наказание, это оно заставляет Тебя молить о помощи и поддержке, но Твоя любовь к нам, желание вернуть нам Бога внушают Тебе слова: “Не Моя воля, но Твоя!”.

Его одинокое Сердце жаждет поддержки. Он медленно встает, шатаясь, делает несколько шагов. Он приближается к ученикам – уж они-то, Его верные друзья, поймут и разделят Его скорбь…

Он застает их крепко спящими. Каким одиноким и покинутым вдруг почувствовал Он себя! “Симон, ты спишь? – кротко говорит Он Петру. – А только что говорил, что пойдешь за Мной на смерть?”

Он обращается к остальным. “Не могли вы бодрствовать со Мной один час?” Он снова забывает о своих страданиях и думает только об учениках: “Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть во искушение!”

Он как бы говорит им: “Если вы так скоро забыли Меня, борющегося и страдающего, то хотя бы ради самих себя бодрствуйте и молитесь!”

Но они отяжелели от сна и с трудом понимают Его.

О мой Иисус, сколько самоотверженных душ, растроганных Твоими стонами, бодрствуют с Тобой в Гефсиманском саду, разделяют Твою скорбь и Твою смертельную тоску! Сколько сердец на протяжении веков самоотверженно откликались на Твой призыв! Да утешат они Тебя и, разделив Твое горе, да помогут Тебе в деле спасения! Да буду и я в их числе и да облегчу я Твои страдания хоть немного, о мой Иисус!

Иисус возвращается на место молитвы, и взору его предстает другая картина, еще более ужасная. Все наши грехи, в мельчайших своих подробностях, проходят перед Ним. Он видит всю пошлость грешников, Он знает, как они оскорбляют божественное Величие. Он видит всю подлость, все бесстыдство, все богохульства, марающие сердца и уста, сотворенные, чтоб воспевать славу Божию. Он видит кощунства, покрывающие бесчестьем священников и верующих, чудовищные злоупотребления таинствами, которые Он учредил для нашего спасения и которые могут стать причиной нашего вечного осуждения.

Он должен взять на Себя всю эту зловонную грязь людской испорченности и предстать в ней пред святостью Своего Отца. Он должен искупить каждый из грехов в отдельности и вернуть Отцу всю Его отнятую славу, чтобы спасти грешника.

Чудовищная грязь окружает Его, колыхаясь мертвой зыбью, Он тонет в ней, она давит Его. Вот Он пред лицом Отца, Бога Справедливости. Он, Святейший из Святых, сгибаясь под грузом грехов, уподобился грешникам. Кто измерит до конца Его ужас? Эти спазмы отвращения, эту ужасную тошноту?

Взяв на Себя всё без исключения, Он изнемогает под этой чудовищной ношей и стонет под тяжестью божественного Правосудия пред лицом Своего Отца, позволившего Ему, Своему Сыну, принести Себя в жертву за грехи мира и уподобиться “проклятому”.

Его чистота содрогается перед этим позорным грузом, но в то же время Он видит поруганную справедливость, осужденного грешника… Две силы, две любви борются в Его сердце. Побеждает поруганная справедливость. Но какое это бесконечно прискорбное зрелище! Этот Человек, взваливший на Себя всю нашу грязь. Он, сама святость, даже внешне уподобился преступникам…

Чтоб противостоять этой ужасной смертной муке, Он погружается в молитву. Простираясь перед Величием Отца Своего, Он говорит: “Отец, да минует Меня чаша сия!” Как если бы Он сказал: “Отец, Я хочу, чтобы Ты был славен! Я хочу, чтобы совершилось Правосудие Твое! Я хочу, чтобы род людской умиротворился. Но не такой ценой! Чтобы я, сама святость, замарался в грехе – о нет! только не это! О всемогущий Отец, отведи от Меня чашу сию и найди в неисчерпаемых сокровищницах Мудрости Своей другое средство спасения. Но если не хочешь, да будет воля Твоя, а не Моя!”

И на этот раз молитва Спасителя пропадает втуне. Душа Его скорбит смертельно. С трудом Он встает, чтобы пойти за поддержкой. Он чувствует, что силы покидают Его. Ступая с трудом, спотыкаясь, медленным шагом идет Он к ученикам. И снова застает их спящими. Ему становится еще грустнее. Он просто будит их. Смутились ли они? Иисус им больше ничего не говорит. Я только вижу Его несказанную грусть. Он ни с кем не делится горечью Своего одиночества!

Мой Иисус, как велико страдание, которое Я читаю в Твоем сердце, переполненном скорбью. Я вижу, как Ты отходишь от учеников, пораженный в самое сердце! Если бы я мог хоть как-то поддержать Тебя, хоть немного утешить Тебя… Но я не могу ничего и только плачу рядом с Тобой. Слезы моей любви и моего раскаяния присоединяются к Твоим слезам. Так они поднимаются к престолу Отца, чтобы умолять Его сжалиться над Тобою и над столькими душами, погруженными в сон греха и смерти.

Иисус возвращается к месту молитвы Своей, изнемогший, в жестокой скорби. Он скорее падает, чем простирается в молитве. Он чувствует Себя раздавленным смертной тоской и молится еще горячее.

Отец отворачивает от Него Свой взгляд, как если бы Он был гнуснейшим из людей.

Мне кажется, я слышу, как жалуется Спаситель:

“Если бы человек, за которого я страдаю, хотя бы захотел воспользоваться теми милостями, которые Я приобрел для него столь великими страданиями! Если бы он хотя бы признал, какой ценой я искупаю его и даю ему жизнь сына Божьего! О, эта любовь раздирает Мое сердце гораздо более жестоко, чем палачи будут сейчас разрывать Мою плоть…”

Он видит человека, который не знает, потому что не хочет знать, который поносит Кровь Божию и, что еще более непростительно, обращает ее в орудие своего вечного осуждения. Сколь немногим послужит она во благо, сколько других пойдет к погибели!

В великой скорби Сердца своего Он повторяет и повторяет: “Какая польза в крови моей?”

Но одной мысли об этих немногих достаточно, чтобы Он был готов к Страстям и смерти.

Никто и ничто на свете не даст Ему утешения. Небеса для Него закрыты. Человек изнемогает под тяжестью грехов, но неблагодарен и не знает о Его любви. Он чувствует Себя погруженным в море скорби и кричит в смертной тоске: “Душа Моя скорбит смертельно!”

– Божественная кровь, ты течешь неустанно из Сердца Иисуса, струишься из всех Его пор, чтобы омыть эту бедную неблагодарную землю. Позволь мне собрать тебя, о драгоценнейшая Кровь, особенно вот эти первые капли. Я хочу хранить Тебя в чаше моего сердца. Ты неопровержимое свидетельство этой Любви, ради нее одной Ты течешь. Я хочу очиститься Тобою, о драгоценнейшая Кровь. Я хочу очистить все души, замаранные грехом. Я хочу поднести Тебя Отцу.

Это Кровь Его Возлюбленного Сына, сошедшая на землю, чтоб очистить ее, Это Кровь Его Сына, восходящая к престолу Его, чтобы умиротворить Его оскорбленное Правосудие. Воистину, Она с избытком искупает все!

Но значит, Иисус достиг уже предела своих страданий?

Нет же, Он не хочет сдержать потоков Своей любви! Надо, чтобы человек знал, как Он, Богочеловек, любит его. Надо, чтобы человек знал, к какому падению может привести эта величайшая любовь. Даже если Правосудие Отца удовлетворено этим драгоценнейшим кровавым потом, человеку нужны ощутимые доказательства этой Любви.

Значит, Иисус пойдет до конца: к смерти, позорной смерти на Кресте.

Тот, кто предается созерцанию, быть может, увидит тень этой любви, ведущей Его на муки святой агонии из Гефсиманского сада. Но тому, кто не может выбраться из уз материального мира и взыскует благ этого мира больше, чем благ небесных, надо увидеть Его и внешним взором, распятого на Кресте, чтобы его тронул хотя бы вид Его Крови и Его жестокой Агонии.

Нет, Его Сердцу, полному любви, и этого мало! Придя в себя, Он снова молится: “Отец, если чаша сия не может миновать Меня так, чтобы Я не испил ее – да будет воля Твоя!”

С этой минуты Иисус отвечает из глубины Своего сердца, отданного любви, на вопль человечества, требующего Его смерти как платы за Искупление. На смертный приговор, произнесенный Отцом Его с небес, земля откликается требованием Его смерти! Иисус отвечает, склонив Свою прекрасную голову:

“Отец, если чаша сия не может миновать Меня так, чтобы я не испил ее – да будет воля Твоя, а не Моя”.

И вот Отец посылает ему Ангела-утешителя. Чем может Ангел поддержать Бога Сильного, Бога Непобедимого, Бога Всемогущего? Но этот Бог захотел стать смертным. Он взял на Себя всю нашу слабость. Это Человек, скорбящий в предсмертной Агонии. Это Его любовь заставляет Его исходить кровавым потом.

Он молит Своего Отца за Себя и за нас. Отец не внемлет Его просьбе, ибо Он должен умереть за нас. Я думаю, Ангел простирается перед вечной Красотой, померкшей в крови и во прахе, и с несказанным благоговением умоляет Иисуса испить чашу во славу Отца и во искупление грешников.

Так Он просил, чтобы мы научились искать помощи свыше, когда на душе у нас так же одиноко, как у Него.

Он, наша Сила, придет нам на помощь, ибо Он согласился взять на Себя все наши печали.

Да, мой Иисус, теперь Тебе надо испить эту чашу до дна! Вот, Ты обречен на страшную смерть. 170

Иисус, пусть ничто не разлучит меня с Тобой: ни жизнь, ни смерть! Если я всю жизнь буду с бесконечной любовью разделять Твои страдания, мне будет дано умереть с Тобой на Голгофе и вознестись с Тобой во Славе. Если я буду идти за Тобой во всех мучениях и гонениях, настанет день, когда Ты удостоишь меня любить Тебя перед лицом неба и вечно петь Тебе хвалы в благодарственном молебне за Твои жестокие Страсти.

Но смотрите! Иисус восстает из праха – сильный, непобедимый. Не Он ли желал “великим желанием” этого кровавого пира? Он превозмогает Свою Скорбь, утирает кровавый пот со Своего Чела, твердым шагом идет ко входу в сад.

Куда идешь Ты, Иисус? Не Ты ли минуту назад был во власти тоски и скорби? Не Тебя ли я видел дрожащим, раздавленным под грузом чудовищных испытаний, которые обрушатся на Тебя? Куда идешь Ты твердым, смелым шагом? Кому откроешь Ты душу?

– Слушай, дитя мое: оружием молитвы я победил, дух Мой возобладал над слабостью природы. Сила пришла ко Мне в молитве, и теперь Я готов ко всему. Следуй Моему примеру, говори с небом, как Я!

Иисус подходит к апостолам. Они все спят! Волнение, поздний час, предчувствие чего-то страшного и непоправимого, усталость сморили их, они спят тяжелым сном. Иисус скорбит о их слабости. “Дух бодр, но плоть немощна!”

Иисус восклицает: “Теперь спите и отдыхайте!” На мгновение Он умолкает. Заслышав Его шаги, они с трудом открывают слипшиеся веки… И вновь говорит Иисус: “Исполнилось. Пробил час! Сын Человеческий предается в руки грешников… Встаньте, идемте! Уже близок тот, кто предаст Меня!”

Иисус видит все Своими божественными очами. Он как бы говорит: “Вы, Мои друзья и ученики, спите, тогда как враги Мои не дремлют, они идут сюда, чтобы схватить Меня! Ты, Петр, только что считал, что у тебя хватит сил, чтобы идти за Мной на смерть – и вот ты спишь! С самого начала ты проявил слабость! Но будь спокоен. Я взял на Себя твою слабость, Я помолился за тебя. Когда ты признаешь свою вину, Я буду твоей силой и Ты будешь пасти овец моих… И ты, Иоанн, ты тоже спишь? Ты, кто недавно слышал каждое биение Моего сердца, ты не смог пободрствовать со Мной один час? Встаньте, идемте, не время спать! Враг близок! Силы мрака торжествуют. Идем! Я добровольно иду навстречу смерти. Иуда спешит выдать Меня, а Я иду ему навстречу. Пусть дословно сбудутся пророчества! Настал Мой час – час бесконечного Милосердия”.

Слышатся шаги. Тени и багровые отсветы горящих факелов мечутся по всему саду. Иисус идет впереди учеников, бесстрашный и спокойный,

– О мой Иисус, дай мне Твоей силы, когда мое бедное естество восстанет против грозящих ему бед, чтобы я мог с любовью принимать все страдания и невзгоды этой жизни на чужбине. Всеми силами своими я приникаю к Твоей святости, к Твоим страданиям, Твоей искупительной жертве, к Твоим слезам, чтобы я мог работать с Тобой для дела спасения, чтобы хватило мне сил избежать греха – единственной причины Твоих смертных мук, Твоего кровавого пота и Твоей смерти.

Разрушь во мне все, что неугодно Тебе, и запечатлей в моем сердце огнем Твоей святой любви все Твои страдания. Обними меня таким тесным объятием, так крепко и нежно, чтобы я никогда не оставлял Тебя Одного в Твоих жестоких муках.

Лишь одного успокоения прошу я – успокоения у Твоего Сердца. Лишь одного хочу я – участвовать в Твоих святых Страстях. Да опьянится душа моя Кровью, да питается она хлебом скорби Твоей! Аминь!”

Что можно добавить к этому тексту? Любые слова прозвучат фальшиво. Конечно, в нем можно различить основные мотивы великой францисканской традиции, мобилизующей все способности человека на службу Царю. Но в нем есть и другое. Этот текст, монолитная глыба, стоит прямого признания. Эти слова кровоточат. Это не простые клише, утоляющие нашу потребность в благочестивых медитациях! Человек, написавший эти строки кровоточащей рукой, дает нам лишь внешний пылающий край внутреннего диалога, в котором участвует все его существо, до самых глубин, и который не требует слов. Это как волны прилива, неудержимо стремящиеся вперед и перехлестывающие через береговую линию, как избыток влаги, не могущий не перелиться через край и не “выдать” себя. Ибо таков двойной смысл слова “передать” в знаменитом изречении, определяющем миссию апостола: “Соп1етр1а1а а1и81га<Деге”. В данном случае слово “дать” имеет оттенок “передать” (как мы говорим в обыденной речи: “он выдал себя”). Апостол не имеет даже права на тайны своей души!

Так вот он, падре Пио, такой, каким он “выдал” нам себя: причащающийся святых Страстей своего Христа, сгорающий от любви. Он свободен от всего, что не Бог, и внутри, и снаружи, и в нищете своей он окружен атмосферой, которой не может дышать наш эгоизм, которая непрозрачна для наших взглядов. Как же ему не навлекать на себя все эти нападки, не сталкиваться с постоянным непониманием? Ведь мы судим о других по себе.

Тем не менее, он слишком близок к нам в пространстве и во времени, чтобы мы не смогли различить черты его лица сквозь завесу легенд и клеветы. Каким бессовестным надо быть, чтобы при встрече с ним не узнать Того, Кто уже больше сорока лет держит его прикованным к Своему кресту! Никаких других амбиций у падре Пио нет: Христос – его жизнь, Христос для него – Все; чего он действительно хочет, не останавливаясь ни перед какой ценой – и это желание его снедает в буквальном смысле слова – это воцарить Христа в душах людей. Его стигматы, его харизмы, его чудеса направлены только к этой цели. Всякий раз, когда мы забываем об этом хоть на мгновенье, мы искажаем его образ.

И вот поэтому враг рода человеческого, этот “специалист по карикатурам”, из кожи вон лезет, чтобы сделать праведника из Сан-Джованни-Ротондо смешным и подозрительным. Циркулирующая о нем апокрифическая литература – например, эти знаменитые “Пророчества падре Пио”, вышедшие в Баварии и переведенные на шесть языков – окружает его плотным облаком фимиама. Слушая крикливую, падкую на сенсации рекламу, мы рискуем забыть о том, чем он стремится быть и чем он является: “священником, который молится”. Именно в молитве – а для него она жизнь в единении с Христом – он находит силу и мужество, чтобы до конца выполнять свои обязанности. В центре Сан-Джованни-Ротондо стоят алтарь и исповедальня. Пронзенными руками падре Пио освящает дары и отпускает грехи именем Христа. Подобно Иоанну Крестителю, этот смиренный человек просит лишь одного: “умалиться”, дабы Христос чрез него “возвысился”.

Наша “нескромность” была бы неполной, если бы в конце этой книги, представляющей собой ничтоиное, как ряд свидетельств и предположений, мы бы забыли о втором лике любви падре Пио – о Той, кто есть “чистый сосуд” и “эхо” Божье, о Непорочной.

Когда падре Пио отсылает – иногда резковато – тех, кому его чудеса пошли на пользу, к Мадонне делле Грацие, он знает, что делает: всякая благодать не проходит ли непременно через светлые руки Матери Божьей?

Кроме только что приведенного текста, один из его собратьев благоговейно сохранил несколько записей падре Пио о “Непорочной Марии”.

Какой поток радости переливается в них через край! Какой восхитительный водоворот самых пылких слов! “Бездна милосердия и чистоты”, “Несравненный шедевр Творца”, “Дарохранительница Всевышнего”, “Средоточие божественных тайн”, “Жена, облеченная в свет…”, “Прелестная голубица”… Невольно вспоминаешь акафисты, эти литании восточных Церквей.

“Непорочное Зачатие – первый шаг на пути нашего спасения…

Пречистая исходит из мысли Божьей, подобно лучу света. Она сияет над миром, как утренняя звезда.

Нет ничего, что не относилось бы к Ней, всякая благодать нисходит через Нее.

Она Одна может вместить потоки любви, изливающиеся из Сердца Божьего. Она Одна достойна ей соответствовать. ..”

И в заключение – этот крик души, трогающий своей прозрачной простотой:

“Матерь сладчайшая, сделай так, чтобы я полюбил Его! Пролей в мою душу любовь, горящую в Твоей…

Очисти мое сердце, чтобы я мог любить Бога моего и Твоего!

Очисти мой разум, чтобы я мог поклоняться Ему в духе и истине!

Очисти мое тело, чтобы я был живой дарохранительницей Его!”

Душа, растворенная в Боге – это тайна единства. Все в ней сходится к единой любви. Падре Пио… Что падре Пио? Это Христос продолжает в нем дело искупления через Ту, Которая непрестанно порождает Его в душах человеческих…

При условии, что они соглашаются и говорят: да.

Вот вывод, на котором неожиданно обрывается мое путешествие в Сан-Джованни-Ротондо и описывающая его книга. Никогда не знаешь, куда завезет тебя поезд, в который ты сел, чтоб бежать от римской жары, в какие сети и на какой крючок ты попадешься!

“Все есть игра любви”.

ЭПИЛОГ

Подлинность жизни удостоверяется смертью. В этом Церковь непреклонна. Чудеса, харизмы, пророчества – при жизни все это нисколько не засчитывается “кандидатам на алтари”, пока они не выдержали экзамен на бессмертие: поэтому и проводятся “процессы беатификации”.

Падре Пио не исключение из правила. Сколько великих мира сего навсегда провалилось в тартарары истории! А всплыли, наоборот, имена бедных, смиренных, малых мира сего – именно они утверждаются, возвеличиваются и проникают до самых глубин людских сердец, исстрадавшихся по Богу. Подобно Терезе из Лизье, которую он так любил, падре Пио и на небе продолжает творить добро для земли. Через восемь лет после его смерти он присутствует среди нас явственнее, чем когда-либо.

Между тем, жаждой чуда этого уже не объяснишь! Те, кто совершает паломничество в Сан-Джованни-Ротондо, хорошо знают, что им уже не участвовать в его незабываемых мессах и не прикоснуться к тем ранам, которыми запечатлел его Бог, чтобы уподобить Своему Сыну. Капуцины ревностно следят за тем, чтобы неисказились принесенная им весть и его завещание, проясняющиеся для нас с течением неподкупного времени. “Благо вам, чтобы я ушел…” Эти слова Господа применимы к падре Пио. Теперь уже действует его непосредственное предстательство перед Господом всякого милосердия, в таинстве причастия святых (это догмат веры). Эти молчаливые толпы, собирающиеся у его гробницы в склепе новой церкви Сан-Джованни-Ротондо, обращаются к нему “непосредственно” с помощью молитвы, которой была пронизана вся его жизнь. Мы вновь повторим: апостолат падре Пио – это было что-то совершенно сверхъестественное, и те бесчисленные “исключения” из естественного хода вещей, о которых говорят свидетельства, прошедшие через сито предварительной комиссии на процессе беатификации, – тому подтверждение.

Добрые люди не ошибаются! “Он присутствует среди нас явственнее, чем когда-либо!” “Он слышит нас!” “Он откликается всем, кто взывает к нему…” И в первую очередь его духовные сыновья, безусловно знают, что он руководит ими как и прежде направляет их и защищает, выдвигает их на аванпосты Церкви.

Незадолго до смерти он сказал им: “Я подожду у дверей Рая, не войду до тех пор, пока туда не войдут все мои дети”. Думаете, это просто шутка? Те, кто знал его близко, знают и то, как серьезно он относился к своему духовному отцовству. “Как же мне тебя забыть? Знаешь, чего ты мне стоил?” Ибо за каждого из них он платил сполна в постоянных сражениях между справедливостью и милосердием. Как и при жизни, падре Пио обращается в первую очередь к священникам.

Смерть “праведника” (так Библия называет святых) не имеет ничего общего с триумфом. Чем больше похожа она на Святую Агонию, тем большие приносит плоды, хотя сперва она приводит к смущению. Потребовалось полстолетия, чтобы Тереза из Лизье была реабилитирована во всем величии своего одиночества. “Боже, Боже, почему ты меня оставил?” До того, как настало ее самозабвение, она видела перед собой лишь эту черную дыру, зияющую безнадежностью.

Целые поколения созерцателей жили, размышляя над обещанием святого Иоанна Креста, поведавшего, что слишком большая любовь обрывает в час смерти туго натянутую нить, удерживающую на земле друзей Господа. Когда он это писал, он еще не знал на своем опыте, что такое смерть! Ведь слуга не выше господина. Чем более подобен он “образу Сына”, тем тяжелее его смертные муки, тем меньше у него какого-то бы ни было человеческого утешения. Может, так он приобретает для других право умереть на руках Господа? Главное, не надо его жалеть! Последнее испытание пропорционально славе.

Как и подобает бойцу, падре Пио умер “на посту”. Как далеко то время, когда рядовой Франческо Форд-жоне благодарил Господа за то, что тот “забыл” о нем! Впереди его ждали другие, еще более грозные сражения, продержавшие его на переднем посту более полувека! Его манеры, быстрые ответы, остроумные выпады, короткая расправа с провинившимися* – все напоминало в нем солдата. Бог мог потребовать у него все – вплоть до последней капли крови.

Он не был избавлен от груза лет. Ни от болезней, ни от усталости. Он умел переносить и скрывать с улыбкой крайнее утомление. Со дна его молчания иногда всплывали признания.

Собрат по ордену поддерживает его – и спрашивает: “Падре Пио, я вижу, вы немножко устали?”

Он резко остановился и смерил собеседника взглядом: “Только немножко?”

Через несколько шагов он снова остановился и сказал – тихо, но отчетливо: “Брат, я больше не могу!”.

Между тем, жизнь его, отданная грешникам, идет все в том же суровом ритме. Те же мессы ни свет ни заря, те же долгие стояния в исповедальне, те же ночные молитвы. Ударами хлыста он заставляет идти “своего брата-осла”, и горе тому, когда он начинает артачиться! Все остальное довершает благодать. Без благодати ничего в его жизни не понять.

Начало 1968 года. 25 мая ему исполнился 81 год. С 16 января 1962 г. он был освобожден от участия в общей молитве – ему было разрешено компенсировать свое неучастие молитвой индивидуальной. С тех пор его никто не видел иначе как перебирающим четки. Он спотыкается во время мессы. Ему разрешают служить и сидя, причем лицом к народу, как рекомендует

* Один священник (француз) рассказал мне: “Я приехал в Сан-Джованни-Ротондо вскоре после рукоположения. Попросил падре Пио “усыновить” меня – сделать своим “духовным сыном”. “Хорошо, – сказал он, – только смотри, не подведи меня”. Вскоре после того я сказал ему на исповеди, что иногда, заработавшись, забываю бревиарий (молитвенное правило для священников -прим. ред.) В ответ падре Пио влепил мне две пощечины – сперва по правой щеке, потом по левой. “Будешь знать, как забывать о главном! Ты что, не понимаешь, что пренебрегая им, ты обкрадываешь Церковь?” Никогда не забуду этого урока, – говорит отец Ж. – Подумать только! Если мне было по-настоящему больно, то каково ему? С его пронзенными руками? Малейшее прикосновение к которым причиняло ему жестокую боль?”

Собор, но на латыни: из-за плохого зрения он не может приспособиться к литургической реформе, разрешающей служить “на языках”. В таких вещах народ не ошибается! У людей божьих есть чуткие антенны, тонко улавливающие то, что надо, и никогда на протяжении всех нескончаемых месс падре Пио ему не мешало священное великолепие литургического языка. Кто б осмелился сказать, что главное – это “понимать”? С самого дня своего рукоположения, 10 августа 1910 г., он все глубже и глубже проникал в тайну Креста, навеки воплощенную в евхаристической жертве. Он сам стал живой мессой. Эти толпы, стекающиеся со всех концов света, воспринимают его без слов.

Начиная с 29 марта 1968 г., он может передвигаться только в кресле на колесиках. “Лучше пусть меня носят в исповедальню, чем не исповедовать”. Когда его упрекали в “чрезмерной скрытности”, о отшучивался:

“Видите ли, я эгоист. Я не хочу разделять мое страдание ни с кем. Я хочу страдать в одиночку. Я бы горько пожалел, если бы захотел хотя бы на часок оставить свой крест или, что еще хуже, если бы кто-нибудь вмешался, чтобы отобрать его у меня…”

Братья по ордену с волнением вспоминают коротенькие передышки и некоторые признания падре Пио!

Незадолго до смерти, приняв благословение от отца-игумена (как он это делал каждый вечер), он заплакал: “Просите вместе со мной прощения у Господа за то, что плохо отвечал на его милости, за то, что я недостаточно благодарил Его за дар призвания!” Затем он публично признался в следующем: “Я совершал грехи, да еще большие! Только подумайте: с самого рождения, с 25 мая 1887, до пострига, 22 января 1903 г., я ни разу не поблагодарил Господа за то, что меня так быстро окрестили – всего через четырнадцать часов после рождения, 26 мая, в 8 часов… Неблагодарный я, неблагодарный!” И он снова заплакал.

Однажды вечером он сказал: “Слава моя – в повиновении и послушании…”.

От некоторых книг, появившихся во Франции – кстати, со ссылками на его монастырское начальство – он плакал. Об этом мне поведала Мэри Пайл в одном из своих последних писем. Писатели и журналисты старались перещеголять своими сенсациями один другого*. Действительность была более грубой, даже в материальном плане – например, случаи злоупотреблений доверием при ведении дела Casa Sollivero della Sofferenza.

Он по-прежнему встает в 2 часа утра, и даже раньше, чтобы приступить к мессе в 4.30. “Падре, что же вы делаете эти два с половиной часа?” – “Готовлюсь к святой Мессе”. Видя, что он уж дошел “до предела”, кто-то отваживается спросить: “Вам не кажется, что это уж слишком?” Дрожащим от волнения голосом падре Пио отвечает: “Дети мои, что значит – слишком долго готовиться к святому причастию?” И добавляет: “Если бы я однажды остался без причастия, я бы умер…”

Он страдает бронхиальной астмой, испытывает удушье. Узнав о внезапном улучшении здоровья его друзей, кое-кто потрунивает: “Вы все берете на себя!” -“Лишь бы другим было хорошо. Я не в счет!”.

* Например, говорили про микрофоны, установленные для его начальников в исповедальне! 10 февраля 1967 г. падре Пио послал своему отцу-генералу письмо, в котором умолял его не допустить публикации писем, адресованных его наставникам, которые “попали в нескромные руки”. Вмешательство Ордена не дало результата. Чтобы воспрепятствовать публикации, надо было возбудить судебный процесс – ни падре Пио, ни его начальство не захотели прибегнуть к “таким крайним мерам”.

В конце 1967 г. было решено “подвести итог” его исповедям (кандидаты на исповедь строго отсеивались его собратьями, специально отряженными для этой цели): пятнадцать тысяч женщин, десять тысяч мужчин (и это лишь приблизительно). Между тем, он крайне слаб и может делать “лишь половину” того, что мог когда-то. “Кающиеся грешники”, зачастую пришедшие издалека, безропотно ждут своей очереди.

Падре Пио не читает газет, но знает о буре, потря-сяющей весь мир и Церковь, уходящую корнями в этот мир, II Ватиканский собор должен был привести к всплеску сил тьмы, способных обратить великие события в карикатуру. И вот этот скромный человек, предоставляющий секретарям отвечать своим бесчисленным корреспондентам, вдруг нарушает молчание, чтобы написать… кому бы вы думали? Папе Павлу VI, за одинадцать дней до своей смерти.

Письмо датировано 12 сентября 1968 г.

Как раз тогда в Риме подходили к концу заседания генерального капитула капуцинов. Опубликованное в “Оссерваторе романо” через неделю после смерти падре Пио, это письмо имеет силу завещания. Вот его перевод, с небольшими сокращениями.

“Святейший Отец,

Пользуюсь Вашей встречей с отцами-членами капитула, чтобы мысленно присоединиться к своим собратьям и выразить мою преданность Вашей высочайшей особе в акте веры, любви и послушания Тому, чьим представителем Вы являетесь в этом мире.

Орден капуцинов всегда был в первых рядах любви, верности, послушания и преданности Святому Престолу. Молю Господа, чтобы так было всегда. Чтобы наш Орден хранил традицию евангельской бедности и неукоснительного соблюдения Устава и Конституций и в то же время исполнился сил для нового взлета жизненных сил и внутреннего духа, согласно постановлениям II Ватиканского собора, чтобы все больше и больше быть готовым к службе нашей Матери-Церкви, готовым прийти на помощь по первому Вашему знаку.

Я знаю, что в настоящее время Ваше сердце очень скорбит о судьбе Церкви, о мире во всем мире, о нуждах стольких людей, но главное – по причине недостаточного послушания со стороны некоторых католиков и небрежения к учению, которое Вы даете нам во имя Господа, вдохновленный Святым Духом.

Приношу Вам мои молитвы и мои каждодневные страдания в качестве скромного, но ревностного дара, дабы Господь укрепил Вас своей благодатью, чтобы Вы и впредь шли по тернистому пути, защищая вечную истину: времена меняются, а она пребывает неизменной вовек.

Благодарю Вас также от имени моих духовных сыновей и “молитвенных групп” за Ваши ясные и решительные слова, особенно за те, что Вы сказали в Вашей последней энциклике “Нитапае у11ае”. Еще раз подтверждаю мою веру и мое безусловное послушание Вашим светоносным указаниям.

Пусть Господь пошлет победу истине, мир своей Церкви, спокойствие народам этой земли, здоровье и процветание Вашему Святейшеству, чтобы улеглись эти бури и Царство Божие победило бы во всех сердцах, благодаря Вашим апостольским усилиям верховного Пастыря всех христиан.

Простираясь у Ваших ног, молю Вас благословить меня и всех моих собратьев, духовных сыновей и “молитвенные группы”, моих больных и все те замыслы, которые во имя Иисуса и при Вашей поддержке мы стараемся осуществить.

Сан-Джованни-Ротондо, 12 сентября 1968 г.” Обороты речи стереотипные, никаких мистических взлетов, но каждое слово сохраняет весь свой вес. Предчувствует ли падре Пио свою неминуемую кончину? Судя по некоторым признаниям, он ее предвидел. Еще одна причина, чтобы последним напряжением воли препоручить самому Папе свое наследие: “молитвенные группы”, уже давно создающие все новые и новые ответвления во всем мире, и Са§а ЗоШеуо с1е1-1а 8ойегеп2а, которую он задумал, выстроил и отправил в долгое плаванье, несмотря на целый ураган непонимания и противодействия и даже на лихоимство.

Любопытно, что падре Пио оказывается одним из предшественников II Ватиканского собора. Этот капуцин, укрывшийся пятьдесят лет назад в затерянном местечке Монте-Гаргано, остро чувствует зло, от которого страдает современный мир, а значит – и Церковь, действующая в этом мире: безбожие, душевный разлад, единственное спасение от которого – освобождающая безграничная вера в Бога, который есть Любовь. Мы говорили, что падре Пио отдает предпочтение “великим грешникам”. Это потому, что они пришли издалека. Чем больше они блуждали, тем больше изголодались. Снова повторим: самые прекрасные из деяний падре Пио, связанные с тайной примирения, останутся скрытыми, пока Господь не придет во славе.

Его призыв поразительно прост: во что бы то ни стало повиноваться Господу нашему Христу, пребывающему в Церкви – Его Мистическом Теле. Он проявил это героическое повиновение, когда Святой Престол подверг его жесточайшим испытаниям, запретив ему исповедовать и публично служить мессу. Мы-то знаем сегодня, что было причиной этих драконовских мер – а он никогда против них не восставал! Он просит своих сыновей о том, что всю жизнь делал сам принимать все – с полным самоотречением, без тени внутреннего протеста. Его взгляд, просветленный страданием, всегда видел, что за его “палачами” стоит Господь, непрестанно подрезающий лозу чтобы она приносила “больше плодов”. К тому же, во время своих поединков с духом зла, не прекращавшим искушать его против повиновения, он смог разглядеть самый корень греха, всякого греха, говорящего Богу: “Нет* Поняв кризис, сотрясающий Церковь, он предлагает свое единственное средство: послушание. Сверхъестественное послушание, говорящее “да” верховному Авторитету – и через него самому Богу. Отсюда первостепенная важность молитвы, возвращающей нам, слепым, чувство Бога. Сейчас мы увидим, как эти заветы воплощаются на практике после смерти падре Пио. Чтобы понять все их значение, вернемся к последним дням его жизни.

Все его братья по Ордену сходятся во мнении: с самого начала он “поддерживал” Вселенский Собор. Он не нуждался в “масс медиа”, чтобы понять его смысл и неизбежность общественных потрясений. Кто-кто, а падре Пио не стал бы упорствовать и противиться “реформам”! Он видит Дух Божий за работой, но он знает и то, что Богу нужны свободные люди, чтобы свершилось Его дело любви – люди, говорящие Ему “да”. А сам падре Пио всегда говорил Богу “да”.

В отличие от некоторых безруких технократов и “интеллектуалов”**, Франческо Форджоне, потомок

* Знаменитый и непереводимый с1ег Ое1§1 йег 51е15 уегпет!: в “Фаусте” Гете – “дух вечного отрицания”.

** Знаменитое: “… но у них нетрук” (Пеги).

крестьян, учился у своих братьев-деревьев*. А ведь Церковь сама – как бы большое дерево со многими ветвями, сбрасывающее осенью засохшие сучья и листья, то есть все временное, с живой ткани, чтобы весной соки вновь поднялись по стволу, чтобы лопнули почки и дерево вновь зацвело. В свои 81 год этот старик чувствует животворящую силу вечной молодости Церкви.

Но он чувствует, что силы егона исходе. Как Павел из Тарса, он старается не упустить ни одного мгновения, несущего в себе отблеск вечности. Несмотря на свои недуги, он работает из последних сил, и лишь в минуты полного изнеможения соглашается сократить количество часов, проводимых в исповедальне… “Мне надо работать”, – говорит он своим сыновьям, умоляющим его немного отдохнуть. Он обрывает их на полуслове: “Не отнимайте у меня времени”. И в точно назначенный час вновь скрывается в исповедальне, у которой его ждут нескончаемые очереди грешников. К счастью, никто не может контролировать его по ночам – к концу жизни он проводит их в кресле, так ему тяжело дышать!

20 сентября 1968 г. падре Пио празднует в сердце своем пятидесятую годовщину тех ран, которыми “украсил” его Господь, к его славе и к его же унижению. Он никогда бы не позволил своим сыновьям поднимать по этому поводу “слишком много шума”. Проявив святую находчивость, группы молитвы (в 1968 г. их было 726 и в них входило 68 000 человек примерно

* Святой Бернар говорил, что “больше узнал в лесах, чем из книг”. Не лежит ли в основе наших абстрактных теорий кощунственный разрыв с природой? И вот она мстит.

в двадцати странах) назначили на 22 сентября в Сан-Джованни-Ротондо свой международный съезд, чтобы одним выстрелом убить двух зайцев. Гостиницы (а число их все растет и растет) берутся штурмом. Многие паломники спят под открытым небом или проводят ночи в молитвах. Церковь буквально утопает в алых розах “цвета крови”, также как и старинное распятие на хорах старой церкви, перед которым пятьдесят лет назад падре “получил стигматы”. Вечером -факельное шествие. “Бесчисленная толпа” заполонила все в окрестностях монастыря, крича “Да здравствует падре Пио!”. Фейерверк увенчал этот день “чествования и благодати”. На другое утро падре Пио простодушно спросил у своих собратьев: “Почему вчера вечером было столько шума?”

21 сентября у падре Пио сильнейший приступ астмы. Он задыхается, окружающие встревожены. Он не может служить мессу. Ему приносят причастие. Он лихорадочно сжимает руку отца-игумена, шепчущего ему на ухо: “Мужайтесь! Завтра состоится международный съезд групп молитвы. Вы должны собраться с силами. Это праздник пятидесятилетия ваших стигматов!” – “Какой праздник? – ответил падре Пио. – Мне так неловко, хоть беги!” Однако он благословил с высоты трибуны восторженную толпу – помахал ей тем самым большим белым платком.

На другой день, 22 сентября, падре Пио хотел отслужить в 5 часов утра, как обычно, простую мессу, без пения. Но отец-игумен применил к нему “кроткое насилие”, настояв на том, чтобы месса была “торжественной, с пением”. И падре Пио совершил еще один акт послушания.

Импровизированная служба порядка с трудом сдерживала неистовствовавшую толпу. Пока шла месса, падре Пио, казалось, прилагал нечеловеческие усилия, чтобы не упасть. И все же, когда он собирался вернуться в ризницу, он чуть не рухнул лицом в толпу. К нему бросились, подхватили. Он вернулся в ризницу в своем кресле на колесиках, лицо его было “мертвенно бледным, без единой кровинки”. Двигаясь в кресле, он все благословлял толпу, повторяя “глухим и растроганным голосом”: “Дети мои! Дети мои!” Это было прощание, но тогда никто и не подозревал об этом.

В 10.30, перед началом мессы, он, вопреки своему обычаю и предусмотренной программе, появился в окне, “чтобы поприветствовать и благословить толпу”. Все думали, что раньше полудня он не появится. Поэтому его появление вызвало взрыв радости, криков, аплодисментов. Падре Пио все махал своим платком. Прослушав мессу с высокой трибуны, он попытался еще раз встать, чтобы благословить “своих детей”. Какое-то мгновение он простоял, согнувшись пополам, и пришлось поднять его руку для последнего благословения.

Видевшие его все как один заявляют, что он был “бледен, как привидение”, “очень бледен”, “как будто вернулся с того света”.

Вечером он еще раз, уступая неистовству толпы под окном, появляется на минуту, долго машет плат-ком-дольше обыкновенного. “Спасибо, падре! Спокойной ночи, падре! До свиданья, падре!”

Его так часто видели изнеможденным, но державшимся “несмотря ни на что”, что никто и не подумал, что это его “последнее прощание”. Не пытался ли он еще утром, с трудом передвигаясь, добраться до исповедальни, чтобы исповедовать женщин? На протяжении пятидесяти лет он ежедневно теряет кровь – не должен ли он был умереть давным-давно? Бог поза-188

ботился о последней встрече. Толпа его “детей”, собравшихся со всех концов света, чтобы отпраздновать пятидесятилетие его стигматов и учреждение групп молитвы, конечно же, и не подозревает о том, что ее ждет разлука.

У нас есть драгоценное свидетельство одного из собратьев падре Пио, отца Пеллегрино, бывшего с ним в последнюю ночь вплоть до смертного часа. Это простое и точное свидетельство.

“Незадолго до 21 часа 22 сентября 1968 г., когда отец Мариано покинул келью №4* и я заступил ему на смену, падре Пио позвал меня – он был в постели, лежал на правом боку. Он только спросил у меня, который час на его будильнике, который стоял на ночном столике. Я вытер слезинки с его покрасневших глаз и вернулся в келью №4, готовый примчаться по первому зову; в келье день и ночь был включен звонок срочного вызова.

Около полуночи падре вызывал меня еще четыре или пять раз. Его глаза все время были красны от слез, но лицо было спокойным и добрым.

В полночь он сказал мне умоляющим голосом, как ребенок, которому страшно: “Побудь со мной, сын мой”. Он все время спрашивал у меня, который час. Он смотрел на меня умоляющим взглядом и сильно жал мне руки.

Он снова спросил у меня, который час, и тут же, как будто забыв ответ, добавил: “Сын мой, ты уже отслужил мессу?” Я ответил с улыбкой: “Отец мой духовный, еще слишком рано”. – “Так вот, этим утром ты отслужишь ее за меня”. – “Падре, я каждый день служу мессу на ваши интенции!”

Потом он захотел исповедаться.

* Его собраться тайком по очереди дежурили в этой келье, прислушиваясь, не позовет ли их падре Пио.

“Сын мой, – сказал он мне тут же, – если Господь призовет меня сегодня, попроси прощенья у всех братьев за все те огорчения, которые я им причинил. Попроси их и моих сыновей тоже молиться за мою душу”. Я ответил: “Духовный отец, я уверен, что Господь еще долго будет хранить вас живым, но на случай, если вы окажетесь правы, могу я попросить у вас последнее благословение для ваших собратьев, для всех ваших детей и для ваших больных?” Он сказал: “Да, я благословляю их всех. Попроси Всевышнего дать им, от моего имени, это последнее благословение”.

Затем он выразил желание прочесть символ веры.

Около часу ночи он сказал мне: “Послушай, дитя мое! В постели мне трудно дышать. Позволь мне встать. Сидя мне будет легче дышать”.

У него было заведено вставать между часом и 3 часами утра, чтобы приготовиться к мессе. Прежде чем сесть в свое кресло, он сделал несколько шагов по коридору. В эту ночь я с удивлением увидел, как легко он ступает и держится прямо, как юноша – мне не приходилось его поддерживать. У порога кельи он сказал:

“Выйдем на минутку на террасу”. Я проводил его, поддерживая под руку. Он сам зажег лампу. Подойдя к креслу, он тяжело опустился в него и огляделся с каким-то любопытством. Казалось, он что-то ищет. Через пять минут он захотел вернуться в свою келью. Я попытался приподнять его, но он сказал: “Не могу!” В самом деле, он отяжелел. “Падре, не надо!” Я подкатил кресло на колесиках, стоявшее в двух шагах, взял его под мышки и пересадил. Он сам поставил ступни на перекладину.

Вернувшись в келью, он указал мне взглядом и левой рукой на кресло на колесиках: “Выкати его отсюда!”

Вернувшись, я заметил, что падре очень побледнел. На лбу его выступил холодный пот. Мне стало страшно – я увидел, как губы его покрываются синевой. Он без конца повторял: “Иисус! Мария!” и голос его все слабел.

Я встал, чтобы позвать кого-нибудь из братьев, но он остановил меня: “Никого не буди!” Я уже пробежал несколько шагов по коридору, когда он снова окликнул меня, повторив: “Мне никто не нужен!” Я взмолился: “Духовный отец, на этот раз пусть будет по-моему!” Я бросился к келье брата Мариано, но, увидев, что дверь брата Гуильельмо распахнута настежь, зажег лампу и затряс его: “Падре Пио плохо!” В мгновение ока брат Гуильельмо устремился в келью падре Пио, а я побежал к телефону, чтобы вызвать доктора Салу. Он прибыл меньше чем через десять минут. Увидев больного, он сразу подготовил шприц для инъекции. Падре Пио все повторял: “Иисус! Мария!” и голос его все слабел, губы шевелились чуть заметно.

Тем временем из Casa Sollivero прибыли другие медики, которых вызвал доктор Сало, и с ними Марио Пеннелли, племянник падре Пио. А я тем временем позвал отца-игумена и других братьев.

Пока врачи суетились, надевая на больного кислородную маску, падре Паоло соборовал его. Вокруг, стоя на коленях, молились братья. Около 2ч. 30 м. он тихонько свесил голову и испустил последний вздох”.

А тем временем на эспланаде и вдоль всей автострады, ведущей к монастырю, собиралась толпа. Люди волновались – наступил “час мессы”, а тяжелые ворота “новой церкви” все не открывались. Паломники продрогли. Все они без исключения были “усыновлены” падре Пио, все притязали на его неистощимое сердце. И вот, как бомба, разорвалась новость и побежала по толпе: это сердце, пронзенное по образу и подобию Учителя, перестало биться!

Спешно собранные со всех окрестных мест отряды порядка стараются сдерживать толпу. Приемные дети падре Пио потрясены, но нет “ни малейшего отчаяния” – пройдя его школу, они научились должному уважению “к нашей сестре Смерти”. Вероятно существуют связи, соединяющие за гробовой дверью каждого из этих бесчисленных паломников с тем, кто раз и навсегда усыновил их. Ибо падре Пио не шутил, называя себя “отцом”. Подобно святому Павлу, он узнал родовые муки, он знал, чего стоит освободить грешника от маски, в которой он задыхается, вернуть ему его истинное лицо.

Итак, “всеобщий отец” должен появиться перед толпой. Между тем, при всей душераздирающей скорби – ни одного эксцесса, ни малейшего отчаяния! “Он всегда со мной”, – вполголоса сказала одна женщина. Со дня своей смерти падре Пио утвердил это свое окончательное присутствие, которое воспринимается помимо осязаемого порядка вещей – непосредственно душой. Бессмертие святых – это тайна их присутствия.

И тем не менее, люди хотели взглянуть на него, в последний раз поцеловать его кисти и ступни, его рясу, его скапулярий. Новость распространилась по миру, как огонь по бикфордову шнуру. Начали прибывать его “дальние сыновья” – в самолетах, в поездах, в автомобилях.

И вот, в самый момент погребения его братья были потрясены: ни малейшего следа стигматов! На месте зияющих, кровоточащих ран, столько раз проверявшихся за эти пятьдесят лет – лишь тонкая корочка, сразу же и отвалившаяся. Кожа на месте ран была “гладкой, как у новорожденного”.

Признаться, кое-кто был озадачен, даже скандализован. Чтобы выставить падре Пио на обозрение толпы, на него снова надели его митенки и толстые носки. Но больше всех растерялись врачи, лечившие его и знавшие его не первый год. На трупах раны не заживают! Между тем, “сквозных отверстий”, нескромная проверка которых причиняла ему такие муки, не было даже под коркой. Как заявил мне один медик, врачи тщетно искали объяснения этому “феномену”, не менее загадочному, чем стигматы”.

Господь вовсе не хотел “дезавуировать” раны, которыми он “отметил” своего ученика – наоборот. Вероятно, Он хотел раз и навсегда подтвердить их подлинность.

Подобно распятому Христу, падре Пио должен был пролить свою кровь до последней капли. От этого он и умер – медленно умирал, капля за каплей. Предупредил ли его об этом Господь? Как бы то ни было, после смерти он был “бел, как полотно”. Лицо его было “прекрасно, светилось невыразимым умиротворением”, но было покрыто “восковой бледностью”, “прозрачно”, “светилось” от бледности. Тщетно пытались очевидцы передать словами это впечатление прозрачности.

В 8.30 двери церкви наконец открываются, и после многочасового ожидания толпа устремляется в церковь. Каждый хочет пробиться к гробу, посмотреть, прикоснуться в последний раз, доверить падре “поручение на небеса”, “знать, что тебя услышат”. Отовсюду прибывают все новые и новые люди. Они не предъявляют документов, но мы знаем, что среди них были и такие, кто бросил все и срочно вылетел на самолете… из Канады, Соединенных Штатов, Бразилии, Аргентины и т.д.

Очередь не уменьшается – напротив, растет и растет. Около 11 часов вечера капуцины тщетно пытаются закрыть двери церкви. Под натиском толпы им приходится открыть их снова. Многие ждали по три, по четыре часа. Бедные карабинеры, которым поручили следить за порядком, валились с ног от усталости и без конца сменялись. Не то, чтобы там были какие-нибудь “беспорядки”, но надо же было направлять эту толпу, информировать новоприбывших, “выручать иностранцев”.

26 сентября в 19 часов состоялись похороны. У центрального алтаря служили двадцать четыре священника во главе с отцом-генералом Ордена. После проповеди была зачитана телеграмма соболезнования от Павла VI, и отец-игумен передал всем присутствующим “последнее благословение падре Пио”.

В 1923 г. скромный капуцин выразил пожелание, чтобы прах его нашел успокоение “в каком-нибудь тихом уголке этой земли”: “в знак любви к этим славным людям, которых я поминаю в моих молитвах”.

Желание его было исполнено. Теперь в склепе церкви Сан-Джованни-Ротондо есть могила – сборный пункт для “бесчисленных детей” падре Пио, место, о котором всегда помнят, где всегда лежат свежие цветы, где на людей изливаются милости Всевышнего, и в первую очередь, благодать. Никто не покидает этот затерянный уголок Монте-Гаргано, ставший центром паломничества и спасения, не почувствовав, что он услышан. И не всегда в том самом смысле, который был вложен в молитвы, посланные Всевышнему через посредничество падре Пио! Согласие с Богом, с его неисповедимой волей, приятие креста, преграждавшего путь и повергавшего в отчаяние, “продолжение дела падре Пио нашими слабыми силами” – все это гораздо большее чудо, чем исцеление от смертельной болезни. Можно подумать, что падре Пио после смерти направляет основные свои усилия на мобилизацию своих войск на помощь Церкви. Рассмотрим же поподробнее его наследие.

Группы молитвы, сеть которых покрыла весь мир, родились из его сердца, “пылающего любовью”, в ответ на настойчивые призывы пап. Одно из величайших зол нашего времени, источник всех остальных зол -забвение того, что прежде всего мы должны служить Богу. А молитва соединяет нас с Богом. Оригинальность дела падре Пио-в его чрезвычайной гибкости. Ни устава, ни руководящих кадров. Только Евангелие, понимаемое буквально. 5 мая 1966 г. падре Пио уточнил свою мысль следующим образом:

“Будьте очагами веры и любви, в которых пребывает Сам Христос, всякий раз, когда вы собираетесь для молитвы и братской трапезы, руководимые вашими пастырями и духовными наставниками”.

“Оригинальность” групп молитвы падре Пио составляют: непосредственное подчинение Церкви; присутствие священника – необходимое условие, чтобы избежать малейших отклонений, малейшей самодеятельности, малейших вольностей; молитвы по розарию на интенции падре Пио, совпадающие с интенциями Церкви; месса в строгом соответствии с литургическими реформами II Ватиканского собора; благодарственный молебен.

Вход открыт для всех “духовных чад” падре Пио. Посмертный апостолат этого священника (“прежде всего священника, главным образом священника”), старающегося своими – “наверное, бедными” – средствами облегчить “великую скорбь Церкви”.

Единственное правило, притом не допускающее исключений: “Если местные церковные власти не одобряют группы молитвы, возможно только одно решение: немедленное повиновение, без жалоб и препирательств. Церковь – наша мать, мы обязаны повиноваться ей беспрекословно”.

На протяжении нашего рассказа мы не скрывали того, сколько страданий пришлось вынести падре Пио от Церкви. Испытание огнем, очистившее его веру и его душу от шлаков человеческого несовершенства.

Но этим группам молитвы нужен был еще центр для связи и для поддержки. На фоне безумства лихорадочно вводимых нелепых новшеств, которыми так и кишат некоторые церкви, инициатива падре Пио выглядела просто устаревшей. Кто в наши дни, на каком бы то ни было уровне, прибегает к “послушанию”?

Между тем, все сводится к этой основной альтернативе, освященной искупительным крестом. С одной стороны, Христос-Спаситель, “повинующийся до самой смерти”; Христос, “продолжаемый и распространяемый” своей Церковью по всему миру; послушание, шаг за шагом восходящее к Нему, ачерез Него – к Отцу; тайна освященного послушания, священнического послушания.

С другой стороны – все, что содержит в себе отказ от послушания. Последовательность Библии на этот счет потрясает. Грех берет свое начало в непослушании. Весь Ветхий Завет – это страстный диалог между Богом, верным Супругом, и отвергающим его упрямым народом. Весь Новый Завет сводится к искупительному послушанию Сына, взявшего на себя грехи мира. “Ибо Сын Божий Иисус Христос, проповеданный у вас нами, не был “да” и “нет”, но в Нем было “да” (2 Кор 1.19). У отцов Церкви, как восточных, так и западных, можно найти много высказываний в этом духе. Как же могло случиться, что в библейских исследованиях, все эти тексты, имеющие важное значение для понимания основ вероучения, обойдены молчанием? В результате происходит атрофия религиозного образования, катехизации, возвещения Слова Божьего во время евхаристических служб. А ведь каждый честный экзегет не может не видеть в послушании Сына основной узел проблемы, кровавую цену искупления. Разве духовные люди Запада и Востока, не свидетельствуют о смертоносных вмешательствах в мировую историю того, кого Библия наделяет атрибутами отрицания, того, кто навеки застыл в своем нет?

Движение, основанное падре Пио – не правое и не левое, оно идет в том направлении, в котором идет Церковь, рассматриваемая в духе веры как мистическое тело Христа. В мистическом единстве со своим Викарием, более чем когда-либо непризнанным, поносимым и распятым. Таков Его славный жребий, и горе тем, кто разрушает единство под каким бы то ни было предлогом!

Дело падре Пио вдохновляется этими основными принципами веры. Основанное и оживотворенное в сердечном союзе с Богом, оно воплощается в конкретных структурах – в Casa Sollivero della Sofferenza.

Вот как падре Пио изложил вкратце свою “программу” в официальной речи, признесенной 5 мая 1957 г., по поводу первой годовщины Casa Sollivero della Sofferenza.

“Нужно будет увеличить число коек для мужчин и для женщин, чтобы усталые души и тела приблизились к Господу и нашли в нем свое утешение.

Центр международных исследований должен будет помогать санитарам повышать свою профессиональную культуру и свою подготовку как христиан. Члены нашего Дела найдут здесь место для сбора своих групп молитв. Священники найдут здесь общество себе подобных. Персонал – мужчины, женщины, монахини – займется интенсивной духовной подготовкой, чтобы ускорить восхождение к Богу”.

Это звучит, как военный приказ. Падре Пио не устает нас удивлять. “Клиника” в Сан-Джованни-Ротондо родилась не только по велению его щедрой души, но и по его строгим указаниям.

Кто-то однажды сказал мне со смехом, что у падре Пио было призвание не только капуцина, но и врача. Во всяком случае, факт, что самыми дорогими для него друзьями были выдающиеся клиницисты, например, доктор Сангвинетти, “который на протяжении семи с половиной лет наблюдал, как по камешку строилась клиника, и даже голодал, чтобы сэкономить какие-то гроши из пожертвований, предназначенных на дело, и под конец умер прямо на работе 6 сентября 1954г.”.

Мы уже рассказывали на страницах этой книги, сколько страданий претерпел падре Пио от эскулапов, исследовавших и проверявших его “странные раны”. Так вот, некоторые из врачей, не устояв перед очевидностью, просто-напросто пошли к нему на службу, чтобы осуществить его замысел: создать больницу по последнему слову науки, предназначенную для Христа, “пребывающего в больных и бедных”.

В своей исповедальне он многие годы имел дело с больными, зачастую неизлечимыми. Об исцелениях, которых он добился своими молитвами и жертвами*,

* После смерти доктора Сангвинетти кто-то застал падре Пио во время одного из его резких разговоров с Господом: “Почему надо было скрывать от меня? Если бы я знал, я бы вырвал его у Тебя!” Откровенность святых может оскорбить только дураков.

говорилось много. Число их ничтожно, если сравнить его с числом всех тех, кто, обреченные врачами, видели в падре Пио “последнее средство”. Так вот, этот священник со стигматами был слишком крепко укоренен в Боге, чтобы не замечать в некоторых из этих горестных случаев приглашения возвысить или просто преобразить страдание, направив его к кресту.

“В каждом больном, – говорил он, – страдает Иисус! В каждом бедняке изнемогает Иисус! Значит, в каждом бедняке Иисус присутствует вдвойне”.

“Смысл этого Дела, – напишет он в 1957 г. в своем завещании (опубликованном 4 ноября 1968 г., через двадцать три дня после его смерти), – в том, чтобы вызывать в душах любовь к Богу, чтобы все они соединялись в Иисусе распятом, под управлением Учителя и при неусыпном попечении Его наместника на земле”.

С самого начала падре Пио завещал Casa Sollivero della Sofferenza Святейшему Престолу. В июле 1968 г. он с радостью узнал о принципиальном согласии наследника. В несколько этапов – некоторые из них были довольно болезненными – Ватикан полностью взял на себя всю заботу о Деле падре Пио и прикрепил к нему кардинала-протектора. Заметим, что с самого начала клиника в Сан-Джованни-Ротондо была самостоятельной организацией, без какой-либо прямой зависимости от Ордена Капуцинов. В протоколе о ее учреждении даже имя падре Пио, “полномочного учредителя”, стоит в скобках. Отец-провинциал приказал ему, “как и другим монахам, оставаться в стороне от этого предприятия, ибо монахи не должны ни просить, ни принимать даров”. Поэтому Casa Sollivero della Sofferenza является светским учреждением на правах ассоциации.

Разумеется, учредители Дела не предпринимают ничего, не посоветовавшись с падре Пио. Падре Пио нисколько не отрицает, что он духовный отец . В день ее “рождения” он заявил двум присутствовавшим при этом медикам: “Этим вечером начинается мое великое земное дело. Благословляю вас и всех, кто будет в нем участвовать…”

Затем, порывшись в своих глубоких карманах, он извлек оттуда луидор (десять тогдашних франков!):

“И я, – сказал он, – хочу внести свою лепту…”

Дальнейшее напоминает сказочные приключения. Между тем, речь идет о наших современниках! В данном случае – о незабвенной Барбаре Уорд, недавно скончавшейся от рака, годами точившего ее организм, что не помешало ей сыграть одну из главных ролей во время II Ватиканского собора и в качестве члена комиссии “Справедливость и мир”, а также на всемирном конгрессе Церквей в Упсале в 1968 г.

Вот факты, которые легко проверить. Год 1948 г. Мисс Барбара Уорд, главный редактор британского журнала “Экономист”, встречается в Лондоне с маркизом Патрици. Она слышала о падре Пио. Католичка, с высшим образованием, женщина замечательного ума, она с недоверием относится к “сверхъестественному”. Ее англосаксонская рассудительность предостерегает ее от преувеличений. “Что в этой истории правда?” – недоверчиво спрашивает она. Маркиз улыбается: “Приезжайте и посмотрите! Я буду вашим гидом”. Они вылетают в Рим, оттуда поездом отправляются в Фоджу. Подъезжая к Сан-Джованни-Ротон-до, она не без удивления видит, что человек двадцать рабочих расширяют дорогу. Она спрашивает у священника с киркой, руководящего работой: “Что это вы делаете?” – “Автостраду”. – “Для чего?” – “Чтобы был проезд к большой клинике”. – “А где эта клиника?” – “Ее еще нет, но ее построят”. Чувствуя себя все более заинтригованной, Барбара Уорд спрашивает:

“А деньги у вас есть?” – “Пока нет”. – “А сколько вам нужно?” – “Приблизительно четыреста миллионов…” Находясь под сильным впечатлением от этой встречи, Барбара Уорд благодаря славному маркизу предстает пред падре Пио:

– Падре, в Лондоне мне рассказывали о вас много хорошего. Я прошу вас о милости Божьей…

– Милости, дочь моя? Милость Божью дает Бог, а не я!

– Видите ли, я католичка, а жених мой – протестант. Я бы хотела, чтобы он обратился в католичество.

– Если Господу будет угодно, он обратится…

– Но когда же, падре?

– Если Господу будет угодно – хоть сейчас. Барбаре Уорд вовсе не понравились эти “уклончивые” ответы. Она вернулась в Лондон – там ее встретил жених, майор Джексон. Он был явно чем-то взволнован:

– Я должен сообщить вам великую новость! Все мои затруднения вдруг рассеялись! Я – католик. Не понимаю, как это я обратился так во мгновение ока…

Барбара осведомилась о дне и часе этого душевного переворота. Оказалось, что он произошел в тот самый день и час, когда состоялся ее краткий разговор с падре Пио.

– Теперь тебе надо поехать его поблагодарить! Но постой… Им нужно четыреста миллионов – они строят клинику.

Жених – он был членом совета ЮНРРА – поехал в Сан-Джованни-Ротондо с готовым планом. Поцеловав руки падре Пио (“сквозь митенки явственно ощущались засохшие струпья на ранах”), он сказал: “Я знаю, вам нужны деньги для вашей клиники. Назовите ее именем Фьорелло Ла Гуардия, а я уж позабочусь об остальном”.

А этот Фьорелло Ла Гуардия, незадолго до того скончавшийся уроженец Фоджи, был президентом ЮНРРА! Майор Джексон разыскал его вдову и сказал ей, что в Италии “строится большая клиника в честь ее мужа” и что ему удалось получить для этой цели от ЮНРРА 400 миллионов лир. Растроганная мадам Фьорелло Ла Гуардия тут же посылает благодарственную телеграмму де Гаспери, главе итальянского правительства; тот ничего не может понять и тут же поднимает на ноги все медицинские службы Фоджи, выразив свое удивление по поводу того, что предприятие такого размаха происходит без разрешения компетентных органов. Глава медицинской службы устремляется в Фоджу и встречает рабочих, расширяющих автостраду. “Кто вам позволил строить клинику?” – спрашивает он грозным голосом. Перепуганные рабочие кидаются к своему покровителю священнику.

– Дон Пеппино, бежим! Нас хотят арестовать!

– Небо праведное, за что?

– За то, что мы строим клинику без их разрешения…

Дон Пеппино приближается к представителям власти и неуверенно заявляет:

– Откуда вы знаете, что это клиника, а не сиротский приют и не церковь?

– Так ведь падре Пио выделили четыреста миллионов на клинику.

– Правда?

– Ну да! Нас прислали разобраться…

– Тогда следуйте за мной!

И он проводил их к падре Пио.

– Поздравляю, святой отец, но вам еще надо представить планы и сметы в министерство общественного здравоохранения.

– Это уж наша забота, – говорит падре.

Он посылает дона Пеппино в Рим со строгим наказом: “Без денег не возвращаться!”

Учрежденный так проворно “Дом облегчения страдания” рос из земли, как грибок, под дождем даров и приношений, сыпавшихся отовсюду. Падре Пио мыслил с размахом. Не предусмотрел ли он с самого начала широкую террасу, на которую могли бы садиться вертолеты скорой помощи? Иногда у лиц, ответственных за проект, кончались деньги, но падре Пио сразу обрывал их сетования: “А Провидение, дети мои?” И в нужный день и час деньги появлялись.

Иногда его упрекали в чрезмерной “роскоши” больничных служб. Падре Пио возмущался: “Вы что же, не знаете, что принимая больного бедняка, мы принимаем Господа нашего Христа?”. Он мог бы сказать словами святого Камилла де Лелли: “Если Иисус страдает в больном, место Его страданий – дарохранительница”. Один американский врач, услышав эти объяснения, вышел из зала с глазами, полными слез, бормоча: “Если в каждом больном – Христос… Если бы мы, христиане, это сознавали… Если бы мы, врачи…” Это был профессор По Дадди Уайт.

Правая рука падре Пио, достойный соперник недавно канонизированного доктора Москато, доктор Сангвинетти, руководивший этим грандиозным предприятием, придерживался того же мнения. В одной из своих статей он писал: “Наш больной брат – это гость Господа нашего Христа. Всякий, вошедший в эту клинику, должен встретить в ней Доброго Самарянина, святого Франциска, обнимающего прокаженного, святого Камилла, заботящегося об отвратительном калеке… Casa So11ievo de11a Sofferenza будет свято гордиться тем, что она прежде всего Бом милосердия”.

Клиника открылась 5 мая 195б г. Одним из первых ее достижений стал Международный симпозиум специалистов по коронарным артериям.

После закрытия симпозиума все идут приветствовать падре Пио. А он, “нисколько не смущается присутствием всех этих светил, и смотрит на них с той же любовью, что и на своих бедных гарганских крестьян”. Его уговаривают сказать несколько слов. Он говорит “вполголоса, как говорят с самим собой”.

“Что мне вам сказать? Вы, как и я, пришли в этот мир, чтобы выполнить свой долг. Берегитесь, я говорю вам об обязанностях во времена, когда все говорят только о правах.

На меня, на священника и монаха, возложена миссия искупления, посредничества между Богом и родом человеческим. Это возможно лишь при условии, что на мне благодать. Если я отойду от Бога, как, скажите, смогу я служить ~ примирению’?

А вы врачи, ваша миссия – лечить больных. Но если к постели больного вы не принесете любви, от лекарств ваших будет мало проку…

Несите Бога вашим больным”.

Взволнованные его словами, специалисты не хотели расходиться, не высказав своих впечатлений:

“Благословите мой труд, – сказал профессор Таквини, один из самых знаменитых врачей в Латинской Америке. – Где вы – там милосердие”.

А профессор Уайт, личный врач Эйзенхауэра, заявил: “Я возвращаюсь в Соединенные Штаты, восхищенный деятельностью падре Пио. В этой клинике, как нигде в мире, можно изучать связь между духом и болезнью – психосоматику… ”

Падре Пио, может, никогда раньше не слышал этого ученого слова! Действительно, в его клинике лечат “тела и души”.

Английский профессор У. Эванс не без юмора заявил:

“Это самый прекрасный уик-энд в моей жизни. Спасибо, падре Пио! … Эта больница – наглядная иллюстрация к притче о Добром Самарянине, величественный пример самоотверженности на службе всего человечества. Благослови, Боже, это начинание!

Я позволил себе взять слово в качестве президента Европейской кардиологической ассоциации”.

В заключение профессор О.Х. Уонджестин из Соединенных Штатов сказал: “Все это хорошо, даже замечательно! Я сожалею только об одном: что на свете есть только один падре Пио! Как жаль, что их не много! ”

Профессор Раймонди перевел эту фразу на “добрый итальянский язык”. Падре Пио закрыл лицо руками и расхохотался: “Упаси Боже! Бедные мы, бедные!”

Это не помешало профессору Уондженстину после закрытия конгресса рассказать Папе на аудиенции, что он “сожалеет только об одном”. Папа улыбнулся, затем серьезно сказал: “Дай нам Бог множество святых священников”.

Поэтому рассеянные по всему свету “группы молитвы” не только поддерживают тесную связь с его лечебным учреждением, но в их обязанности входит и вдохновлять его деятельность. Голос падре из мира невидимого обращен прежде всего к медикам: лечить тела, не исцеляя душ, пренебрегать “духовным фактором”, играющим главную роль в психофизическом равновесии – значит изменить призванию врача.

Сколько раз падре Пио упрекали в том, что он лечит больных с помощью магнетизма. На самом деле, он пользовался не магнетизмом, а своим влиянием на Сердце Христово, припадая к Его Кресту, будучи приобщенным к послушанию Сына-Искупителя. Но прежде всего он заботился о том, чтобы использовать, освятить, преобразить всякое страдание на службу “банку Спасения”. Casa So11ievo de11a Sofferenza – это самое драгоценное его наследие.

ПРИЛОЖЕНИЕ

После выхода в свет этой книги ко мне устремился поток писем и устных свидетельств “духовных детей” падре Пио, сообщавших мне о “благодатях”, чудесах, истинных обращениях. Патроном моего писательского ремесла я избрала святого Фому Апостола. Я не спешу поверить, пока не увидела и не потрогала. Из уважения как к истине, так и к читателям, доверившимся мне. Из этой груды свидетельств я выбрала два, которые смогла проверить досконально. Вот они.

Примерно пятнадцать лет назад одна из моих подруг, хорошо знавшая падре Пио, дала мою книгу госпоже Майяр*; та прочла ее тайком, ибо ее муж, машинист в метро и член коммунистической партии не выносил священников, был, как она мне потом говорила, “воинствующим безбожником”. Двое детей: старший “удался”, а младший страдал пороком сердца и малокровием. Врачи были единодушны: его сердце не выдержит переходного возраста; он был обречен.

Боясь мужа, госпожа Майяр не придерживалась обрядов, но в глубине души хранила остатки веры. Поэтому она предложила мужу в качестве последнего средства поехать к падре Пио. Вспышка гнева. Затем, после размышления: “В конце концов, это, может быть, добрый знахарь”. Итак, они взяли отпуск и погрузились в “старую колымагу”, которую им кто-то одолжил: отец, мать, бабушка, ребенок и собака. Ибо, как рассказывала мне впоследствие мать, они “не знали, куда ее деть”.

В дороге ребенку несколько раз становилось плохо. Когда они переезжали через Альпы, на самом перевале он чуть не погиб от сердечного кровоизлияния.

* Меня попросили изменить имена.

Наконец, они приезжают в Сан-Джованни-Ротондо. Полумертвый мальчик получает разрешение прийти с отцом в ризницу, в которой падре Пио принимает “только мужчин”. Там толпа. Падре Пио сразу их замечает. Подходит и говорит ребенку “сердито”. ” Ры такой же больной, как я!” Одетой в перчатку рукой он наносит ему удар в самое сердце. “А теперь уходи-те!”

Отец оскорблен. “Если бы вы знали, как он меня костерил, когда мы вышли из церкви! – вздыхает госпожа Майяр. – “Это ты виновата! Зря приехали! ”

Они тут же отправляются обратно. Ребенку совсем плохо. Отец ругается, бушует. Но после того, как они переезжают границу, появляются признаки улучшения. Приехав домой, Бернар (так зовут мальчика) вприпрыжку взбегает на четвертый этаж. Раньше ему никогда не хотелось есть – сейчас аппетит у него волчий. На другой день изумленные врачи объявляют его здоровым. Болезнь исчезла бесследно. Сердце “выросло”.

Все это рассказала мне во всех подробностях славная госпожа Майяр (подтверждала рассказ медицинскими справками) .

Я позволила себе спросить:

– А ваш муж?

– Он стал совсем другим человеком. Даже справляет Пасху!

– Так вы довольны?

– Конечно, довольна! За три месяца малыш прибавил шесть кило. Одна беда – теперь ему надо по два бифштекса в день! При зарплате моего мужа, сами понимаете…

Госпожа Х., жена богатейшего промышленника, месяц за месяцем просила меня о встрече. Я оставляла ее письма без ответа. Еще бы, если бы я отвечала на все письма читателей, я никогда не писала бы книг! В один прекрасный день она звонит мне по телефону… из парижского “Гранд Отеля”. “Я приехала всего на несколько дней. Умоляю, примите меня!” Мне как раз надо было забежать в одно место возле Оперы. “Ладно, заскочу к вам на минутку”. Про себя я подумала: сбегу, когда захочу, а встретимся мы у меня, тут уж не сбежишь – законы гостеприимства!

Госпожа Х. встретила меня с радостью.

– Я хотела вас видеть, чтоб рассказать о неслыханной благодати падре Пио!

Мой брат обанкротился и покончил с собой. Я верующая. Я вся дрожала при мысли, что он умер, отверженный Богом! Я знала, что падре Пио наделен даром видеть то, что происходит… в загробном мире. Муж надо мной смеялся. Однажды мы вместе поехали в Рим, на конгресс. Я взяла с собой все свои драгоценности. После конгресса муж вернулся во Францию, а я осталась в Риме “в качестве туристки” – на самом деле я хотела съездить в Сан-Джованни-Ротондо. Так я и сделала, предварительно забронировав комнату в жалкой гостинице. А ночью я вдруг почувствовала, что вся комната наполнилась каким-то чудесным ароматом. Это было прекрасно, но я испугалась. Может, кто-то пытается усыпить меня и украсть мои драгоценности? Мне представились калабрийские бандиты… Дрожа от страха, я придвинула к двери комод, ночной столик и даже кровать. Естественно, я не сомкнула глаз всю ночь. На рассвете зазвонили все будильники! Я пошла к мессе падре Пио; она произвела на меня глубокое впечатление; потом я умоляла брата-цербера устроить мне встречу. Нет и нет! А мне надо было в тот же день возвратиться в Рим. Я осталась в церкви, стала на виду, перед самой исповедальней падре Пио. Я молилась, плакала… Вдруг кто-то подталкивает меня локтем: “Падре Пио подает вам знак!” Ну да, он смотрел на меня и указывал на меня! Я бросилась на колени перед исповедальней. Он сказал мне: “Будь спокойна, он спасен”. И повернулся к одной из кающихся, стоявших на коленях слева и справа. Я чуть с ума не сошла от радости. Жительницы Сан-Джованни-Ротондо заметили все это. Им захотелось узнать побольше, они пригласили меня к завтраку. Я рассказала им все, рассказала и о том, как испугалась ночью. Они переглянулись и расхохотались: “А вы и не знали? Этими ароматами падре Пио утешает, подбадривает, успокаивает. А вы приняли его за калабрийского бандита! ”

Оставался вопрос о Бернаре и о не слишком вежливом способе его исцеления. При первом же удобном случае я спросила Мэри Пайл, что она об этом думает.

– Видите ли, падре Пио сыт по горло всеми этими людьми, толпящимися вокруг него, только чтобы поблагодарить. Сколько он ни говорил, что благодарить надо Бога – они упорно осаждают его. Поэтому он устраивает так, что некоторые чудеса, некоторые исцеления происходят далеко…

В самом деле, отец Бернара сказал мне: “Если бы малыш выздоровел поближе к Сан-Джованни-Ротондо, мы бы вернулись, чтоб поблагодарить падре Пио. Но мы были уже во Франции, а бензин так дорого стоит…”